У тебя есть я - Мария Воронова

Отправились к соседу снизу. Сначала решили обойтись без лишнего официоза, Маргарита позвонила в домофон, представилась и попросила ключ, но сосед в грубых выражениях заявил, что уполномочен выдать ключи только и исключительно Константину Ивановичу, а никакой не жене, которая наверняка не жена, а мошенница или воровка.

Пришлось вступить Зиганшину, но и то прошло четверть часа, прежде чем сосед, хмурый небритый мужик в засаленном спортивном костюме, выдал ему ключ.

Известие о смерти бывшего соседа не произвело на мужика сильного впечатления. Пробормотав: «Ну все там будем», он скрылся было в своей квартире, но тут же выскочил обратно на лестницу и крикнул, что ключи передал при свидетелях, теперь с него взятки гладки.

– Да, да, конечно, не беспокойтесь, – улыбнулась Маргарита.

Увидев железную дверь и внушительный замок «Цербер», Зиганшин порадовался предусмотрительности Рогачева. Без ключей они сто лет штурмовали бы эту блочную цитадель.

Пока открывал, мелькнула мысль, что Константин Иванович не давал жене ключи потому, что водил сюда женщин. Наверняка оставил красноречивые свидетельства своих измен, Маргарита увидит и расстроится.

Но ничего подобного – в крошечной квартирке царил нежилой дух. Маргарита напрасно боялась – грязи тут не было, даже пыль из-за плотно закрытых тяжелыми шторами окон лежала совсем тонким слоем. В маленькой комнате стоял диван-книжка с деревянными подлокотниками, накрытый клетчатым шерстяным пледом, простой письменный стол с медными кольцами вместо ручек на ящиках и громоздкий платяной шкаф из полированной ДСП – пик моды и мечта пятидесятилетней давности.

В проходной комнате на стене висел ковер с психоделически пестрым восточным рисунком – тоже дань давно ушедшей моде, стояла какая-то куцая мягкая мебель и конечно же «стенка» с непременным хрусталем, тусклым и серым от многолетней неподвижности.

В целом квартира выглядела, как музей быта эпохи застоя, когда он уже совсем сгустился, но еще не посыпался, и чувствовалось почему-то, что хозяева были люди небогатые, но вещи любили и судорожно приобретали их не по необходимости и даже не в охотку, а напоказ, потому что надо, чтобы как у людей.

Зиганшин отогнул пыльную штору и взглянул в окно. Напротив точно такой же дом, а вот окна точно такой же квартиры, как эта, и там сорок лет назад наверняка такая же стенка стояла на этом же самом месте, и напротив – аналогичный диван, и цветной телевизор, и книги на полках тоже одинаковые, приобретенные по талонам на сданную макулатуру – все как у всех. Грустно, должно быть, жилось талантливому пареньку Косте Рогачеву в этой уравниловке.

Молоденький опер заглядывал в ящики и шкафы, Ямпольская писала протокол, а Зиганшин просто наблюдал, время от времени улыбаясь Маргарите, которая с потерянным видом сидела на табуретке.

В шкафу висело несколько платьев, принадлежавших матери Рогачева, в стенке нашлась пачка документов, где свидетельства о рождении и смерти мешались со старыми квитанциями за коммуналку. Немного книг, от долгого стояния на полке будто слипшихся между собой, страницы их пожелтели и пахли старой бумагой. Оперативник пролистнул эти книги, но все напрасно, – томики не хранили в себе даже засушенного цветка.

В тумбе под телевизором обнаружилось несколько альбомов с фотографиями: очень старых, в коленкоровых обложках и с плотными голубыми листами, на которые снимки следовало наклеивать с помощью специальных уголков. Зиганшин посмотрел: все альбомы были посвящены матери Рогачева, красивой женщине с тяжелым жадным взглядом, и только в конце последнего обнаружилось несколько фотографий маленького Константина Ивановича. Вероятно, свои школьные и институтские фото он перевез к жене.

Зиганшин вышел в кухню, заглянул в белые пластиковые шкафчики, ничего там не обнаружил, кроме старой посуды, зачем-то сунул голову в духовку, встав на табуретку, потыкал в окошко вентиляции и, конечно, ничего не нашел, только присыпался сажей.

Оперативник тем временем стал разбирать «тещину комнату» – большую кладовку, предусмотренную в таких домах.

Зиганшин поморщился: почему-то если есть у человека закуток, свободное пространство, надо обязательно под завязку набить его разным хламом. Сколько он ни бывал на обысках, ни разу не видел, чтобы кладовки были чем-то бо́льшим, чем филиал помойки.

Квартира Рогачева не стала исключением. На свет божий были извлечены старый пылесос «Вихрь» (давно не сосет, но мотор работает как часы, и не выбросишь), разрозненные рулоны обоев, пустые банки и прочие подобные сокровища. Также там стояло несколько чемоданов. В трех лежала старая одежда, а четвертый был заполнен исписанными листами бумаги. Увидев их, Маргарита вдруг вздрогнула, и Зиганшину показалось, что побледнела.

– Что это? – спросил он.

– Это черновики моего папы. Я и забыла, что они здесь.

– Разрешите? – Зиганшин взял верхний лист и вгляделся в мелкий убористый почерк. Действительно, речь шла о каких-то литературных вопросах.

Подошла Анжелика, сказав понятым сосредоточиться. Они сделали вид, что послушались, но видно было, что это интеллигентные люди, которым претит совать нос в чужую жизнь.

– Ну что, изымать? – спросила Ямпольская.

– Прошу вас, это папины записи, – Маргарита чуть не плакала, – пожалуйста, разрешите мне оставить их у себя. Тут ничего нет, кроме его заметок.

Зиганшину не хотелось ее расстраивать, и он быстро пробежал глазами сколько мог подряд, а потом еще несколько листов выборочно. Действительно, сугубо профессиональные вопросы, текст пестрит фамилиями русских классиков и терминами типа «хорей». Да и что бы там ни написал академик Дымшиц, все равно оперативник извлек чемодан из-за бастиона банок и обоев, по слою пыли видно, что все это пролежало тут кучу лет, и никакого отношения к взрыву иметь не может. Ну изымут они черновики, и что? Станут внимательно с лупой изучать? Есть вообще-то дела поважнее, бумаги будут валяться среди других вещдоков, а потом затеряются и сгниют, вот и всё.

Нет, ни к чему обижать хорошую женщину.

Похоже, Анжелика мыслила так же и разрешила Маргарите оставить бумаги отца себе.

Пробежались по квартире еще раз, Зиганшин на всякий случай заглянул за ковер, с умным видом постучал по полу, ничего не нашел, на том и разошлись.

Он повез Маргариту домой, и Анжелика увязалась с ними. Она уселась вперед, а бедная Рогачева устроилась сзади, прижимая к себе чемодан с отцовскими бумагами и, кажется, с трудом удерживаясь от слез.

Она просила высадить ее на улице, но Зиганшин подъехал к самой парадной, вышел из машины и помог выйти Маргарите. Ему вдруг подумалось, что больше он с ней никогда не встретится, и захотелось сказать что-нибудь приятное женщине, которая отказалась от огромных денег ради чужих детей. Но подходящие слова не находились, и он молча донес пыльный и тяжелый чемодан до ее квартиры.

– …Да, с фондом дело, конечно, перспективное, – сказала Анжелика, когда он вернулся и сел за руль.