Второе полугодие - Юрий Ра

Чем еще примечательна коробка — к ней пристроена скамейка запасных и судейская будка. Три стены и крыша — защита от ветра и снега, туда даже свет не проведен. Пользуются её только во время официальных матчей девятой лиги, в остальное время она годится только для хранения нашей обуви. Сидеть там после игры невозможно — холодно. А идти греться в жаркую переобувалку катка лень. Так что после хоккея взмыленные и уставшие мы по-быстрому переобуваемся и идем домой. Все понимают, сидеть мокрыми на улице зимой нежелательно. Наша толпа, большая поначалу, в нашем районе тает как сахар в стакане с чаем, мы рассасываемся по своим дворам и подъездам. Эх, хорошо погоняли. И чего я в прошлом будущем не играл в хоккей? Ведь была же там Ночная лига, можно было выплеснуть адреналин на льду. Не погиб бы, так и не познакомился бы изнутри с этой классной игрой — хоккеем.

«Сил на грушу нет никаких, всё тело ощущается как та канарейка, которую герой анекдота спьяну выжал в чай. Папа Дима видит моё состояние и не дергает вопросами, да и так понятно, мальчик катался на коньках, вернее играл в хоккей. Хотя один вопрос всё-таки задал:

— Сын, как рукавицы себя показали? Не зря вчера пыхтел?

— Не-е-е, отлично! Пальцы целы, по воротам попадал. Всё не зря. Одна беда, скоро весна.

— Да что той весны-то, Миша! Не заметишь, как лето наступит. Экзамены же. Пока подготовишься, пока сдашь — уже и лето.

— Ага, моргнешь, а лето кончилось.

— Ну и так бывает. Если портфель собрал, ужинай, иди в душ и спать.

— Если бы. Дневник сам себя не напишет.

— Разок можно и пропустить, ничего страшного.

— Да был уже разок, и второй… Если стану так лениться, литератор из меня не выйдет. Надо писать.

— Ну раз так, садись пиши. Тебе виднее.

Сижу, пишу. Глаза слипаются, а что делать. Сам себя не заставишь, никто не заставит. Что-что, а человеком быть — это личный и осознаный выбор каждого.»

11 февраля 1982 г

Вид сбоку:«Дорогие друзья, сейчас для вас выступит группа „Одноклассники“!» — прозвучало со сцены, и у членов жюри городского конкурса музыкального творчества учащихся скривило морды лиц:

— Какая такая группа⁈ Какого хрена вообще было рот раскрывать вон тому школьнику? Ранее уже было ясно сказано, что выступает музыкальный ансамбль школы имени Германа Степановича Титова.

— Целиком и полностью согласен с вами. Давайте отберем у него микрофон.

— Как это? Они же сейчас петь будут.

— Ну так это… Чтоб не пел вон тот. А то вдруг споёт что-то не то.

— Как они могут петь не то, когда список исполняемых произведений утвержден на самом верху? Вы что-то совсем уж фантастическое сочиняете, Пал Семеныч. Такого быть не может. — Моложавая женщина с комсомольским значком на груди даже дышать чуть не забыла от такого предположения. Как можно петь не то, что согласовано?

— Ладно, но если что, сама побежишь к пульту.

В это время горлопаны начали бодренько наигрывать на своих инструментах что-то разухабистое. И хотя школьники стояли на сцене как статуи, всё равно возникало ощущение какого-то неприличного вихляния. Словно это не комсомольцы на сцене городского дома культуры, а прости-господи Леонтьев на «Песне-82».

— Что они исполняют?

— Сейчас посмотрю. Вот, тут всё как в аптеке, «Девочка в автомате» на стихи Вознесенского! — Серый листок с мутными синими буквами, явно четвертая или даже пятая копия машинописного списка участников и исполняемых произведений.

— А почему разрешили?

— Песня в списке «Союза композиторов СССР», разрешена к исполнению. Я помню, её даже по телевизору когда-то крутили.

— По телевизору… Там какую только гадость не крутят. Впрочем, наверху виднее. Но могли бы и про комсомол, про партию что-нибудь исполнить. Наш народ любит патриотические песни, мы должны это… как его… — председателя жюри конкурса слегка заклинило. Ему хотелось сказать что-то правильное и искреннее, но совместить не получалось. — Да ну, гадость все эти ваши песни! То ли дело в моё время!

— Понятно, Павел Семёнович, «Одноклассникам» дадим самый низкий балл.

«Как мы попали на конкурс? Как кур в ощип! Просто в актовый зал прискакала завуч по внеклассной работе и уведомила нас, что в четверг мы выступаем в городском ДК на каком-то конкурсе. Типа, поскакали-поскакали, и так руками начала махать характерно, словно кур в сарайчик загоняет. Убежала, потом вернулась в полуприседе: оказывается, ей прямо сейчас надо сказать, какую песню будем исполнять.

— Чтоб выиграть, надо что-то эдакое выдать. БАМ хорошо подойдет.

— Чуга, ты хочешь исполнять в НАШЕЙ текстовке?

— Не, нашу рубить я очкую.

— Ага, опять «солнце с неба светит мудро»? Нет уж, нахрен!

— Арзамасцев! Ты что себе позволяешь при учителе?

— Чего? Это ж не матом, просто сказал «нахрен», потому что не хочу.

— Почему «не хочу»? Вся страна хочет, а ты нет?

— Если вся страна с утра до вечера одну и ту же песню будет петь, то так и с ума сойти можно. Наверняка кто-то будет этот ваш «БАМ» петь на конкурсе. И прочие «Любовь, комсомол и весна». Что мы как повторялки будем?

— А ты исполни не как все, а лучше. Если вы такие умные, спойте про комсомол так, чтобы все поняли — вы лучшие.

— А вам зрителей не жалко? — Я не удержался и влез в разговор, хотя еще минуту назад дал себе слово не вытыкиваться.

— А чего их жалеть? В смысле, причем тут зрители? — Тётушка искренне не понимала, о чем речь.

— Конкурс закрытый? Кроме жюри никого в зале не будет? Тогда давайте промычим что скажете. Можно даже без музыкального сопровождения.