Смерть по сценарию - Татьяна Столбова

— Паша, в чем дело?

Он остановился и, сурово глядя мне в глаза, сказал:

— Штокман — не плохой.

— Ладно, — согласилась я, — он хороший. Только из рассказа Сандалова получается, что это он изнасиловал тогда девицу. Тебе так не кажется?

— Не кажется. — Линник обиделся уже На меня. — Штокман не очень умный, но добрый и честный. Он никогда бы такого не сделал. Тем более восемь лет назад ему уже было за сорок. Возраст солидный, не до мальчишеских шалостей.

Мне нечего было ответить на это, и я промолчала. Мы пошли к «Смоленской», по дороге я обдумывала свои дальнейшие действия. Ничего дельного мне в голову не пришло, кроме того, что мне очень захотелось навестить Дениса. Он ведь тоже свидетель. И, не считая Вероники, последний, кто видел Мишу живым. Так я оправдала свое желание повидать любимого.

* * *

Наскоро распрощавшись с Линником, я поехала к Денису.

Уже заходя в его квартиру, я вспомнила о существовании такой особы, как Людмила Невзорова. Конечно, она оказалась здесь.

Я поскрипела зубами, повздыхала, но тем не менее сделала счастливое лицо и так появилась в комнате.

Она еще не успела раздеться. Только юбку сняла. Денис за моей спиной пыхтел от смущения, а Невзорова, простая душа, обрадовалась мне как родной. Тут же натянула юбку и стала тараторить о больном зубе бедного Вади, о свадьбе противного Сладкова; от свадьбы плавно перешла к кладбищу — еще раз красочно описала плиту на Мишиной могиле и перечислила скульпторов, которым можно доверить изготовление памятника; потом посокрушалась о мрачном настроении Саврасова и передала свежую сплетню о молодой актрисе, в панике сбежавшей в бухгалтерию от обуянного похотью Пульса.

Я решила победить соперницу силой своего интеллекта. С легкой улыбкой, чуть небрежно, я упомянула о последнем прочитанном мной французском философском романе, затем попросила Дениса дать мне почитать его рассказы. «Тот, — сказала я, — про графомана и развратника, я уже читала, и про собаку тоже. Есть что-нибудь новое?»

Как все писатели, Денис очень любит, когда интересуются его произведениями. Забыв про Невзорову, он быстро побежал к компьютеру, запустил его и минут через десять распечатал два рассказа. Я взяла еще теплые после принтера страницы, с уважением посмотрела на них, аккуратно сложила вдвое и сунула в сумку. Денис наблюдал за моими действиями с явным удовольствием.

Невзоровой была чужда ревность. Она по-прежнему радовалась моему присутствию. Вела она себя как хозяйка. После того как мы разобрались с рассказами, она предложила мне чаю, сосиску и конфету грильяж, которую она вчера украла из кармана пиджака Пульса специально для меня.

Когда я услыхала про грильяж, мне стало стыдно. Моя подруга доказывала свою любовь ко мне нетрадиционными, но очень впечатляющими способами. Готова ли была я на подобный шаг ради нее? Конечно, нет. Я постаралась компенсировать свой эгоизм доброй улыбкой и комплиментом; Невзорова растаяла от счастья и кинулась ко мне с поцелуями; я увернулась; Денис взял нас обеих под руки и повел на кухню пить чай.

Мы просидели часа полтора, мило поболтали о том о сем, и я ушла. Надо же и совесть иметь. Пусть развлекаются, раз уж так легли их карты. А мое время еще придет. Как-нибудь попозже...

Оперативник Сахаров второй час сидел у Михалева и читал рассказы Дениса Климова.

Вышло это так: Михалев, раздосадованный тем, что одного из их компании могут обвинить в убийстве, принялся в ярких красках описывать каждого, кто был в тот вечер в гостях у Миши Михайловского. В его изложении все семеро мужчин и женщина получались ангелами небесными, а не живыми людьми. Какими только добродетелями они не обладали! И талантом, и умом, и щедростью, и честностью, и порядочностью...

Сахарову совсем уж было надоело слушать эти дифирамбы, когда одна фраза Михалева заставила его насторожиться. Перечисляя немыслимые достоинства Дениса Климова, он упомянул о том, что тот давно уже пишет рассказы и некоторые из них даже напечатаны в московских журналах.

Поскольку последние дни Сахаров был зациклен на Кукушкинсе, его интересовало все, что связано с литературой и одновременно с компанией Мишиных знакомых. Фамилия Климова уже упоминалась и в том, и в другом плане. Сахаров до сих пор не обращал на это особенного внимания. Но слова Михалева для него кое-что значили. Известный режиссер, начитанный, образованный, серьезный, в число достоинств артиста включает писательский талант — об этом, пожалуй, стоило поговорить отдельно.

Оникс спросил Михалева, читал ли он сам произведения Дениса. Михалев отвечал утвердительно. Оникс спросил, какого он о них мнения. Михалев отвечал уклончиво. «Я не могу уловить там чего-то важного, — сказал он после недолгого замешательства. — Я чувствую подтекст, но не чувствую смысл этого подтекста».

Очень интересное замечание. Особенно если учесть, что как режиссер Михалев наверняка неоднократно сталкивался со всякими литературными изысками, в том числе и с теми, смысл которых не может уловить сам автор.

Вдруг Сахаров вспомнил Светлый Лик. И там был подтекст. Может, никоим образом не связанный с подтекстом рассказов Климова, но в результате хаотических размышлений умного оперативника что-то общее обнаружилось. Он не смог бы словами описать это ощущение общности как раз потому, что это было ощущение, и только (к тому же произведений Климова он пока вообще не читал), однако отделаться от навязчивой идеи, возникшей неожиданно и, видимо, не случайно, не пытался и не хотел пытаться.

— Антон Алексеевич, — обратился он к Михалеву, — у вас есть эти рассказы?

— Есть. В «Новом мире».

— Дайте, пожалуйста.

Михалев подошел к огромному книжному шкафу, присел на корточки, открыл нижнюю дверцу и начал перебирать стопку журналов. Нужный он нашел почти сразу.

— Вот. Два рассказа. «Лето памяти» и «Память лета».

— Оригинально! — усмехнулся Сахаров.

— Не очень, — не принял иронии Михалев. — Журнал мне нужен, поэтому читайте здесь. Вы не торопитесь?

— Нет.

Михалев ушел на кухню, а Оникс остался в комнате. И вот прошло уже больше часа, а он все сидел с журналом в руках и думал. Рассказы он прочитал внимательно, никакой аналогии со Светлым Ликом в них не обнаружил, но ощущение сходства не исчезло. Скорее всего даже усилилось. Это раздражало, и раздражало все сильнее. Надо было выяснить наконец, что к чему.

Сахаров по-прежнему отдавал себе отчет в том, что его идея выглядит по меньшей мере нелепо, и все же не собирался от нее отказываться.

С сожалением он отложил журнал в сторону, встал и пошел на кухню к Михалеву.

При его появлении тот поднял голову от исчерканного сценария.

— Ну как? Понравились рассказы?

— Не знаю, — пожал плечами Оникс, — трудно сказать. Антон Алексеевич, вы действительно хотите снимать фильм по Кукушкинсу?