След на весеннем снегу - Людмила Мартова

– У меня уроки до трех, – сказала Мила, остановившись перед крыльцом, – ты меня заберешь или встретимся сразу в полиции?

Вместо ответа Савелий наклонился и поцеловал ее в губы. Мила пискнула, захваченная врасплох, но тут же ответила на поцелуй, который подсознательно давно ждала. Ей никогда не нравились такие мужчины: состоявшиеся в жизни пижоны в кашемировом пальто и на дорогой машине, травмированные в детстве творческие личности с тонкой душевной организацией, сложные натуры, не делающие первый шаг до тех пор, пока не будут окончательно в чем-то уверены. Всю ее жизнь она ждала такого мужчину: чуткого, нежного, страстного, талантливого, заботящегося и готового по первому зову прийти на помощь. А еще – не способного на предательство. Вот в этом она была совершенно точно уверена.

Не прекращая целоваться, они поднялись на крыльцо, открыли дверь дома и провалились в его темноту. Охранник в машине наверняка все видел и предстоящую сцену грехопадения представлял в красках, вот только Миле, всегда заботящейся об общественном мнении, было на это совершенно наплевать.

Внутри старого дома, с пониманием относящегося ко всему, потому что видел он в этих стенах немало, они как-то быстро и незаметно для себя отпустили с поводка Кактуса и быстро избавились от одежды, которая создавала между ними раздражающую преграду. Умный Кактус тут же куда-то исчез, словно растворился в пространстве, понимая, что не должен мешать. Они не разговаривали больше, любые слова были сейчас лишними, ненужными. Вечернюю тишину нарушало только прерывистое дыхание, мужское и женское, да еще тикали висящие на стене ходики, словно отсчитывая ритм, тик-так, тик-так, все так, все так.

Для Милы секс всегда был связан со страстью. В первую очередь, конечно, мужской, но и сама она не оставалась безучастной, разжигая огонь из вспыхнувших искр. Таким был ее опыт, о страсти, в которой забываешь себя, всегда рассказывали подруги, о ней писали в книгах – от дамских романов, которые она любила читать для отдыха, до классической литературы. Если не испытываешь страстных эмоций, то невозможно, немыслимо, к примеру, броситься под поезд.

Сейчас, в темноте и тишине погодинского дома, Мила тонула и растворялась не в страсти, а в нежности, и эта мягкая, окутывающая ее со всех сторон перина была для нее внове. Не существовало кремня, высекающего те самые искры, из которых разгоралось пламя, лишь легкий невесомый пух, мягко скользящий по коже, дразня рецепторы, и поднимающий откуда-то изнутри неведомые ранее волны полного блаженства, где нет ничего слишком яркого, грубого или пошлого.

Окружающий мир, оказывается, был соткан из полутонов и полутеней, не из криков, а из шепота, не из песка и земли, а из воды, причем не обжигающе горячей или ледяной, а теплой и очень комфортной, в которой можно было безбоязненно отдаться на волю тех самых волшебных волн, объятий которых Мила никогда до этого не испытывала. У этих новых ощущений не было ни начала, ни конца, они просто длились и длились, стирая временные рамки. И когда Мила пришла наконец в себя, то обнаружила, что они с Савелием лежат в коридоре на ворохе одежды. Это обстоятельство заставило ее захихикать.

– Ты что? – с подозрением спросил лежащий рядом мужчина. Она с запозданием вспомнила о его тонкой душевной организации и поспешила успокоить. Еще, чего доброго, решит, что она смеется над ним.

– О таком, наверное, стыдно говорить, но я не могу удержаться. Дело в том, что моя мама с ее новым мужем в первый раз занимались любовью в этом доме тоже на полу в коридоре. Не дотянули до кровати. Маму это обстоятельство очень смущало. Получается, что я повторила ее «подвиг».

– И тебя это обстоятельство тоже смущает?

Мила снова засмеялась.

– Меня – ни капельки. Мне просто интересно, это дом так влияет или все-таки совпадение?

Савелий по-хозяйски подгреб ее под себя, накрыл своим телом, то ли чтобы она не замерзла, то ли для того, чтобы утвердить свою власть, которой Мила была готова подчиняться безоговорочно.

– А мне вот совершенно неинтересно, кто и как занимался здесь любовью. И никакие совпадения, хоть обыденные, хоть мистические, меня не волнуют. Важно только то, что делали и будем делать мы с тобой. И в этом доме, и в любом другом тоже.

– А что мы будем делать? – с любопытством спросила Мила, хотя бедром совершенно точно ощущала очевидность ответа.

– Стараться быть счастливыми, – ответил Савелий. – Это качество нужно тренировать, и, хотя я и не против повторить еще одно упражнение прямо здесь, можно перейти на кровать.

Томная нега нежности окутывала Милу в эту ночь снова и снова. Уснула она только под утро, потеряв счет и времени, и количеству полученного счастья. Впрочем, это счастье было безмерно и абсолютно и окутывало душу так же, как до этого волшебная нежность окутывала тело.

Несмотря на то что поспать удалось часа два с половиной, не больше, проснулась Мила полная сил и энергии. Приняв душ и приготовив завтрак, она бросила взгляд на сладко спавшего Савелия и решила, что не будет его будить. С собакой она погуляет с охранником, вот только дождется семи часов, чтобы Николая сменил Игнат. Она не стала нарушать сон разметавшегося на ее кровати мужчины даже тогда, когда уже убегала в школу. Оставила на столе рядом с поджаренными на скорую руку сырниками записку и запасные ключи от дома и поехала на работу, думая о том, как непредсказуема и от этого особенно прекрасна жизнь.

Замечтавшись, она не смотрела на дорогу, а потому не была готова к тому, что за два квартала до школы Игнат резко ударит по газам из-за перебегавшей дорогу кошки, и больно ударилась лбом о лобовое стекло.

– Простите, Камилла, – покаянно произнес ее водитель, глядя, как она потирает ушибленный лоб рукой. – Кошка под колеса бросилась. Не могу я живое существо задавить. Какая ни есть, а божья тварь.

– Ничего страшного, Игнат. Я же понимаю. Шишка до свадьбы доживет. А то, что вы любите животных, это хорошо. У меня в доме тоже живет кот, так что я вас очень хорошо понимаю.

– Кот? – удивился Игнат. – У вас же собака.

– Собака – моя, а кот достался от отчима, как довесок к дому. Но он очень самостоятельный. Приходит, когда захочет, ест и снова гуляет сам по себе. Иногда может исчезнуть на несколько дней. Он черный, как смоль. Зовут его Пират. Но он не домашний, а совершенно дикий.

Мысль ее непроизвольно уцепилась за слово «дикий» и скакнула к неведомому ей слову «кадьяр», которое она хотела посмотреть