Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин

незнакомое мужское лицо в фуражке.

Трубников и Кочетков поставили пустые стопки на стол, молча смотрят друг на друга. Хлопает входная дверь, в сенях – грубый постук сапог.

– Вот и выпили на посошок! – сказал Кочетков и прошел в свою комнатенку.

В кухню входят четверо. Одернув китель, Трубников заступает им дорогу.

– Не торопитесь, товарищ Трубников, еще успеете, – говорит один из вошедших и отстраняет его прочь.

– Кочетков Василий Дмитриевич здесь проживает? – громко спрашивает другой.

– Да! – слышится спокойный голос.

Кочетков вышел из боковушки, полностью снаряженный в дорогу; в пальто и шапке, – он-то сразу понял, за кем пришли.

– Оружие?

– Гаубица в огороде, – говорит Кочетков.

Оттолкнув его, двое проходят в скудно обставленную комнатенку и начинают обыск.

Один из вошедших потянул с полки книгу и обрушил с десяток томов.

– Осторожнее, – побледнев, говорит Кочетков, – это ЛЕНИН!..

Кочеткову делают знак выходить. Трубников протягивает ему сверток с бельем.

Кочетков слегка кивает. Говорить ему ни к чему – каждое слово сейчас на учете.

Трубников подчеркнуто выпрямляется, так отдают приветствие в армии, если не покрыта голова…

По улице бежит Надежда Петровна. Платок сбился с ее головы; поскальзываясь, она едва не падает.

И тут же видит, как фургон, мазнув по забору светом фар, отъезжает от дома Надежда Петровна чуть не упала, привалилась к забору…

Пересилив себя, медленно, перебирая руками частокол, она идет вдоль изгороди.

Трубников сидел на лавке возле темного окна. Лицо его сухо и спокойно каким-то каменным, мертвым спокойствием Он не услышал, как хлопнула в сенях дверь, как вошла женщина.

Надежда Петровна так и осталась стоять, прислонившись к дверному косяку…

Областное управление МГБ. В кабинет следователя заходит Калоев. Следователь – крупный, тестовый человек с большими, как лопаты, руками – встает при входе начальства. Подследственный – это Кочетков – подымает голову и тоже хочет встать, но Калоев остановил его ласково-властным движением руки…

– Василек, какой счет? – спрашивает он следователя.

– По двум периодам три – два было…

– В чью пользу?

– ВВС.

Калоев цокнул языком и включил радиоприемник. Вначале слышен лишь хриплый шум, затем пулеметный толос Синявского:

– Итак, в третьем периоде команды обменялись двумя шайбами… лидер первенства – команда летчиков – одержала очередную победу со счетом пять-четыре, динамовцы откатились на третье место. На этом мы заканчиваем передачу с центрального стадиона «Динамо»…

Калоев гневно выключает радио.

– Оборонительная тактика подвела, – говорит он огорченно. – Наступать надо… наступать… Слушай, Кочетков, я давно хотел у тебя спросить: зачем ты в лагере крыс ел?

– Для гигиены. – Слабая улыбка тронула лицо Кочеткова. – Чтоб грызунов не было.

– Такой веселый и так плохо выглядишь… Беречь себя надо… Никогда мы о себе не подумаем, «а годы проходят – все лучшие годы»… Такого поэта погубили! Что говорил тебе Трубников в ноябре перед праздниками? – спросил неожиданно Калоев.

– Не помню, – пожал плечами Кочетков.

– Ох, какая у тебя память… А двенадцатого октября что говорил?

– Не помню.

– Значит, не хочешь помочь органам? – расстроился Калоев. – Василек, спроси у него, за что Трубников так Советскую власть не любит?

Огорченный Калоев выходит.

Бегут мутные мартовские ручьи по деревенской улице, неся на себе щепки, веточки, накренившийся, совсем размокший бумажный кораблик.

Нависшая над крыльцом сосулька исходит капелью. Стеклянно барабанят капли по дну старой бочки, установленной под водостоком.

Вечереет.

Трубников входит в дом. Надежда Петровна читает письмо Бориса. Она не слышала, как вошел муж.

Трубников с неясной жалостью смотрит на ее проточенную сединой голову, потом осторожно трогает за плечо. Она испуганно вздрогнула и подняла голову.

– Егор!.. А мне показалось… – Она передернула плечами под шерстяным платком.

– Что пишет Борис?

– В комсомол его приняли.

– Молодцом! И у меня новости!

– О Кочеткове?

Трубников помрачнел.

– Какие могут быть новости о Кочеткове? Ясно одно: раз я на свободе – значит, не удалось им его расколоть.

– Как это – расколоть?

– Ну, заставить оговорить меня. Ведь им Кочетков только для того и нужен…

Все тревожнее и тревожнее глядит на Трубникова Надежда Петровна.

– Так какие же у тебя новости, Егор, – тронула она его руку, – хорошие или плохие?

– Разные… С «Героем» вроде задержка…

– А почему?

– Шьют, должно быть, связь с врагами народа… Это с Васей. Зато записку мою Чернов одобрил, как говорится, полностью и безоговорочно! Ну так вот, Надя, – продолжает он, – Чернов едет в Москву с моей запиской… и посоветовал и мне туда податься. – Трубников помолчал. – Может, я и для Кочеткова защиту найду…

– К кому же ты пойдешь?.. К Сталину?..

Трубников невесело усмехнулся.

– Да кто меня к нему пустит?.. Нет, Надя. Но есть Центральный Комитет, есть старые товарищи… – добавил тихо.

– Ох, не пойму я, Егор, – страдальчески говорит Надежда Петровна, – то ли тебе слава выходит, то ли решетка?

– Вот и разберись тут, – невесело усмехнулся Трубников.

…И вот мы снова как бы возвращаемся к началу нашего повествования. Ночь. Околица деревни. Где-то тоскливо воет собака. Разбрызгивая сапогами мартовскую грязь, бредет человек с рюкзаком за плечами. Только сейчас он держит путь прочь от деревни и не один – рядом с ним женщина.

Они подходят к перелеску и здесь прощаются. Мужчина идет дальше, женщина остается. Она долго смотрит ему вслед, пока он не исчезает за деревьями. Потом медленно бредет назад…

Утро. Над полем кружит воронье, оглашая мартовский простор резкими криками.

Сильный паровозный гудок сметает с крон деревьев другую огромную стаю. Уже и неба не видно за темными телами.

Маленькая железнодорожная станция.

Пути переходит какой-то человек. Возле платформы, готовый к отправке, стоит поезд дальнего следования. Поезд тронулся, человек вскочил на подножку.

Он проходит в тамбур и глядит на убегающие вспять станционные постройки, плакучие березы, кусты вербы с набухшими почками…

Стучат колеса на рельсовых стыках.

…В почти пустом вагоне дремлет на полке Трубников. Шапка закрывает ему лицо. Ему снятся колокола. Их тревожный набатный звон звучит в его ушах. Колокола звонят, и звонят, и звонят. В их звон вплетается ржавый вороний ор, все нарастающий и нарастающий, и кружат черные стаи, будто справляя зловещий вороний пир…

Но звон колоколов, все нарастающий, заглушает вороний грай, победно рвется в небо… Вольно стелется по чистой весенней земле.

Этот звон переходит в лязг буферов. Поезд, приближаясь к большому железнодорожному узлу, начинает резко тормозить.

От толчка Трубников просыпается, открывает глаза. Он смотрит в окно и видит, что поезд подходит к вокзалу областного центра.

Платформа загружена людьми.

Едва поезд причалил к платформе, как толпа начинает штурмовать вагоны.

Удивление Трубникова все возрастает, он видит множество знакомых лиц: работников обкомов и облисполкома, кое-кого из района.

Первые удачники прорываются в