Двое - Адель Паркс

пугаясь своих снов, ужасаясь реальности. Проснувшись во второй или третий раз, я обнаруживаю новую бутылку чая. Я благодарно отхлебываю из нее. Снова засыпаю. В следующий раз я прихожу в себя посреди ночи. В комнате душно, темнота истощает, душит меня. Что-то не так. Что-то еще.

Я сажусь, охваченная страхом. Я не могу дышать. Не могу видеть. Я понимаю, что у меня на голове какой-то мешок. Его примотали к шее, слегка туговато. Я задыхаюсь. Начинаю паниковать и делаю глубокий вдох, притягивающий ткань к ноздрям, я замедляю дыхание, это самое безопасное. Я ничего не вижу, но он здесь. Я знаю, что он со мной в комнате.

– Дорогой?

Я не осмеливаюсь назвать имя. Я не хочу распалить его. Но ласковое обращение приводит его в ярость. Он наступает мне на руку. Надавливает сильнее, мне кажется, я слышу хруст сломавшейся кости. Я кричу от боли, прорезающей мое тело. Он поднимает ногу, и я пытаюсь свернуться калачиком. Он пинает меня раз, второй. Быстро, наказывая. Удары нацеленные. Один мужчина огромный, другой невысокий, но оба сильные. Пинки выбивают из меня дух, чертовски болезненны, но я знаю, что любой из них мог бы сломать мне несколько ребер при желании.

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо, – умоляю я.

Еще один резкий короткий пинок в плечо, словно я собака, путающаяся под ногами. Но пинать собак это однозначно жестоко, я всегда считала, что только садисты плохо относятся к животным.

– Пожалуйста, Марк, Даан, подумай. Перестань, – упрашиваю я. Но он выходит из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Что это было? Боже правый, что я наделала? До чего я его довела? Как один из них мог так со мной поступить? Я начала это, но такая реакция – просто безумие. Я думала, что просто пережду, что меня унизят и заставят подумать о своих поступках. Может, выбирать. Может, я потеряю обоих. Не знаю. Теперь я понимаю, что это гораздо, гораздо хуже. Переживу ли я это? Убьет ли он меня? Мог бы один из них меня убить? Я начинаю лихорадочно сдирать изоленту, стягивающую ткань на шее. Я стаскиваю мешок и хватаю ртом воздух, возможность свободно дышать теперь кажется мне роскошью. Даже дышать в этой провонявшей комнате. Я ползу к двери, на мгновение забыв о цепи, пока она не отдергивает меня назад, отчего в только что поврежденном плече снова вспыхивает боль. Моя правая рука пульсирует, ребра болят.

– Отпусти меня, – молю я. – Мне жаль. Мне жаль. Ладно? Это ты хотел услышать? Ну, конечно же, мне жаль, на хрен.

Никакого ответа. Есть разные виды тишины. Иногда она мирная. Как успокаивающее дыхание спящего ребенка. Молчание между незнакомцами неловкое, когда они пытаются нащупать точки соприкосновения, обмениваются пустыми фразами – но молчание между любовниками, довольными обществом друг друга, может, читающими газеты и решающими кроссворды, может быть спокойным и утешающим. Тишина между разочарованными мужем с женой посреди ссоры – хуже всех. Всю свою жизнь я ее избегала. Напряженной, злой, угрожающей тишины. А теперь между нами повисла именно она. Он по ту сторону двери со своей печатной машинкой и яростью, а я по эту, с цепью и пустой неопределенностью.

Я кричу. Издаю протяжный вопль. Вою как раненое животное. Потом жду, но ничего не происходит, никакой реакции. Никто не приходит, хоть крик был громким и истошным, все еще обжигает мне горло. Где все? Почему на улице так тихо? Я не могу выглянуть в окно, но начинаю задумываться, не нахожусь ли высоко над землей, вдали от потока машин и жизни, потому что тишина кажется зловещей, ведь лондонские улицы никогда не пустуют. Снова темнеет и никто не возвращается.

Я сижу неподвижно. С трудом пытаюсь сфокусироваться в темноте. Это безнадежно. Время идет, и я опираюсь о стену. Потом ложусь на пол. Проходит больше времени. Я сворачиваюсь в клубок. И еще больше времени. Веки трепещут. Руки пульсируют от боли. Единственный звук – урчание моего живота.

30

Оли

Суббота, 21-е марта

Оли берет скейтборд.

– Ты уходишь? – спрашивает отец.

– Ага, больше же нечем заняться. – Оли говорит это, будто ему от этого скучно, потому что для него казаться заскучавшим – привычка. Проявлять энтузиазм или иметь какие-то определенные дела, признаваться, что его что-то смешит или интересует, не круто. Оли не скучно. Как ему сейчас может быть скучно? Но он пришел к выводу, что лучше выглядеть заскучавшим при отце, потому что этого от него и ждут. А любая эмоция, насыщеннее скуки, может спровоцировать отца. Он ведет себя безумно. Носится по дому и сбегает из него, настроение все время скачет. Он словно бракованный фейерверк – просто не знаешь, когда он загорится или где взорвется. Как когда Оли показал ему мем, а он вышел из себя. Он лишь пытался его развеселить. Ладно, если задуматься, предложить посмотреть «Баптиста» было слегка неправильно, но все его друзья видели его, и он не знал, что это спин-офф сериала «Пропавший без вести».

Или, может, знал. Но какого черта.

Когда Оли ошибочно признал, что рад отмене экзаменов, его отец заорал: «Как ты можешь сейчас об этом думать?» Притворяться, что ему скучно, безопаснее. Он просто хочет, чтобы все было спокойно, ровно. Оли беспокоится об отце. Он беспокоится обо всем.

– Куда ты собрался? – теперь спрашивает отец.

– В скейт-парк.

– Который?

– Какая разница? – Оли не знает, зачем он это сказал. Ему стоило просто сказать отцу, что он идет в Риджентс-парк. Это не так, но дело не в этом. Плохая идея раскачивать лодку и привлекать к себе внимание. Его отец лишь хочет ответа, глупо не давать его, это только спровоцирует скандал. Но иногда Оли делает глупые вещи. Например, слишком много пьет перед вечеринками или говорит о девочках вещи, которых не имеет в виду, или не говорит то, что имеет. Мозг решает одно, но он все равно продолжает делать другое. Ли обычно это прощала. «Он просто ребенок, до сих по ищет себя». Она обычно была расслабленным родителем, хорошим полицейским, так сказать.

Пока это не прекратилось. Сука.

Его снова пронизывает боль предательства. Обжигает его изнутри. Это случалось несколько раз за прошлую неделю. Он не хочет этого. Он не скучает по ней. Как она могла? Как она могла? Его собственная мать. Какая конченая сука.

– Надень шлем, – говорит отец, но не настаивает на вопросе о том, где Оли планирует кататься. Это необычно. Все необычно.

Как раз когда он собирается выйти, звонит домашний телефон. Папа подскакивает со стула, словно злодей, выброшенный с пассажирского сиденья машины Бонда. Оли ждет на случай, если у полиции есть новости.

Он слышит, как отец говорит: – О, привет, Фиона.

Оли решает задержаться