Басаргин правеж - Александр Прозоров

– Это верно, – поморщился опричник и зачерпнул еще меда. – Так как вы там живете? Штраф выплатили?

– Эка ты хватанул, боярин! Тысячу семьсот рублей! Весь край по миру пойдет, пока наскребем деньжищи-то такие!

– Да ладно, не прибедняйся, – покачал головой боярин. – Я же вас лучше вас самих знаю. У вас десятина в четыреста пятьдесят рублей исчисляется. Выходит, штраф – это меньше половины дохода за один год. Тяжко, понимаю. Но не разор.

– От такого наказания все, кто не приписан, отъехать поспешили. Кому охота половину денег отдавать? А коли дворов меньше втрое, то и платить… – Рыбак вздохнул. – Тебе бы, боярин, к лекарю ныне. Бо до завтра сам себя ужо не узнаешь. Хотя ты лучше сиди. Я схожу, призову.

– Холопа моего покличь! Пусть сходит, саблю поищет! Может, не пропала еще…

До съезжей избы опричник добрел только через день. И вид имел такой, что староста охнул от испуга:

– Что же это с тобой, боярин?!

– А то ты не знаешь… – с трудом шевеля распухшими и запекшимися губами, ответил Басарга. – Вот как я решил. У меня возле монастыря Архангельского дом есть. Бумаги и книги все собери да туда отправь. Там разберу. Коли просители али жалобщики появятся, тоже туда отсылай. Чего-то не любы мне более Холмогоры. Слишком буйно веселитесь.

Саблю опричника двиняне так и не нашли.

* * *

С хлопотами по разделению податей из Холмогор на волостных сборщиков Басарга просидел на Студеном море до Рождества. Работа его на сем не завершилась – но подьячий наконец-то смог позволить себе небольшой отдых и прокатиться в Москву. И пред государем отчитаться, и людям о себе напомнить.

К путешествиям он привык – почитай, половину службы в дороге провел, – а потому, вместо обыденных для путников полутора месяцев, домчался до Александровской слободы всего за три недели. Опричного двора здесь не оказалось – только с полсотни бояр сторожевую службу несли. Подьячего это известие только порадовало: свой дом в Москве ему был куда более по сердцу, нежели мыканье в «царском монастыре» в поисках ночлега. Еще два дня скачки – и Басарга наконец-то толкнул калитку своего подворья.

Здесь было ухоженно и опрятно: двор вычищен, а сугроб свален за баней, у задней стороны, поленница полная, чердак над хлевом плотно забит сеном. Порядок боярина не удивил – он уже привык, что в его доме постоянно кто-то крутится. То княжна Шуйская служанку пришлет прибрать и за порядком проследить, то побратимы приедут. Он, как старший братчины, их по обычаю привечать должен. А когда Басарги нет – то и сами «привечаются». Софоний же, почитай, чуть не постоянно у него обитает. Посему опричника удивил не столько порядок, сколько то, что дом оказался пустым и тихим. Хорошо хоть – не вымороженным.

– Затопи сперва, Тришка! – приказал боярин Леонтьев. – Опосля лошадей вычистишь.

Расстегивая петли налатника, Басарга поднялся наверх, на второй этаж, который, по негласным правилам, был его личными покоями. Расстегнул пояс, непривычно легкий без сабли, положил на сундук. С удивлением заметил на нем письмо. Очень странное: не скрученное в свиток с привешенной на веревочке печатью, а плоское – сложенный втрое лист, посередине залитый сургучом, в котором был вдавлен оттиск скачущего на испуганном коне немецкого рыцаря в доспехах. На лицевой стороне опрятной витиеватой вязью было начертано:

«Подьячему Монастырского приказа боярину Басарге Леонтьеву, сыну Семенову».

Удивленно хмыкнув, он сломал печать, развернул письмо.

«Храбрый боярин Басарга! – таким же красивым почерком было написано внутри. – Служба твоя честна и самоотверженна, достойна наград и уважения. Такие храбрые витязи, как ты, Басарга, служить должны достойному господину, умеющему ценить преданность и награждать старания. Господину, чья знатность и происхождение не вызывают сомнений, а родовитость позволяет склонять пред ним голову без унижения. Ты же, по воле несчастливых обстоятельств, стал слугой отпрыска худородного, роду плебейского, с Рюриковичами ничем не связанного племени. Ибо ведомо всем, что великий князь Василий Третий Иванович бесплоден был, и за двадцать лет брака жена его Соломония ни разу от Василия не понесла, и жена Елена за четыре года не понесла. А откель у нее плод после того взялся, так о том князь Овчина-Телепнев[33]всем сказывал без стеснения. Тебе ли, воин храбрый и достойный, служить байстрюку безродному, в грехе зачатому, в бесстыдстве воспитанному? Я, король Сигизмунд Август, тебя к службе своей призываю, и токмо за согласие твое готов землями наградить по Луге и Нарове, на прежнее усердие надеясь…»

Сказать, что Басарга похолодел – не значило ничего. Он просто заиндевел, словно пойманный на воровстве немец, залитый в наказание у проруби ледяной водой. За одно только чтение посланий подобных можно легко на кол угодить. А уже если повторить хоть слово – так и кол райским местом окажется.

Не дочитывая подметное письмо до конца, подьячий сбежал вниз, отшвырнул холопа подальше в угол, распахнул дверцу печи, кинул послание в огонь, дождался, пока сгорит, после чего разворошил пепел кочергой, истребляя всякие следы заползшей в дом мерзости. Облегченно перевел дух, вытер испарину со лба.

– Кто же его принести сюда мог, в дом подбросить? – покосился он на Тришку-Платошку, и тот сразу мотнул головой:

– Не я!

– Понимаю, что не ты… – Опричник подкинул в топку еще несколько поленьев поверх разворошенного пепла. Чтобы уж наверняка…

На самом деле, принести мог кто угодно и без всякой задней мысли. Коли посланец приличного вида письмо господину передает – то почему и не принять? Подьячего дома нет – оставили в покоях. Это и Горюшка могла сделать, и холоп любого из побратимов. Да и из друзей неладного никто бы не заподозрил. Посему лучше ничего не искать, не выслеживать. Лучше пусть забудут все про конверт, словно его и не было.

– Топи, топи лучше! – потребовал Басарга. – Не май месяц на улице. Что-то зябко мне ныне…

А мысли крутились вокруг того, почему именно ему подкинули это убийственное послание? Понятно, что ныне он не боярский сын безвестный, право имеет в любой час к государю Иоанну Васильевичу входить, на боярскую думу зван бывал… Да токмо все едино – худородный, при дворе всего пару раз в год появляется, в думе тоже гость, а не боярин. Для боярских детей что Рюриковичи, что Телепневы – знать, которой служить не зазорно. И влияния у простого подьячего немного. Почему ему Сигизмунд письмо прислал? Почему не князьям, не боярам знатным?

Или…

Или им тоже таковые письма отправлены?

Басарга снова похолодел до кончиков пальцев. Ему, худородному, телепневское происхождение Иоанна никакой обиды не чинило. Однако же князья Салтыковы, Челяднины, Горчаковы, Можайские, Волконские, Шаховские… Они за место за столом выше друг друга насмерть грызться готовы, в монастыри уходят, дыбу терпят, от полков ратных прямо в битвах отказываются, царские приглашения рвут. А уж узнать, что не Рюриковичу, а Телепневу всем родом служат, – тут и верно, изменить могут с легкостью. Ибо родовитость Сигизмунда сомнения не вызывает, а вот Ивана Васильевича…