Бастард де Молеон - Александр Дюма

Молеон — он поджидал ухода мавра и знал, что Аисса осталась одна, — как и накануне, взял меч, приказав оруженосцу держать оседланных лошадей во дворе дома Эрнотона; потом, приставив лестницу к стене в том же месте, что и накануне, спокойно перелез в сад принца Уэльского.

Стояла ночь, напоминавшая дивные ночи Востока; она была похожа на вчерашнюю и обещала быть столь же прекрасной, наполненной ароматами и тайнами.

Поэтому ничто, кроме избытка радости, не нарушало сердечного спокойствия Аженора; ведь то, что люди называют предчувствием, иногда представляет собой лишь чрезмерное блаженство, которое заставляет нас трепетать за найденное нами хрупкое счастье, способное разбиться от любого прикосновения. Совершенно беззаботному человеку неведомо полное счастье, и редко самый отважный влюбленный идет на свидание с возлюбленной, не испытывая трепетного страха.

Аисса, неистовая в любви, подобно прекрасным гуриям из знойных краев, где она появилась на свет, весь день думала о вчерашней ночи, казавшейся ей сном, и о наступившей ночи, которая представлялась ей нежнейшим выражением счастья; стоя на коленях перед раскрытым окном, она вдыхала ночную прохладу и запахи цветов, впитывала все флюиды, какие источал находившийся где-то рядом возлюбленный; эти минуты она жила лишь мыслями об этом мужчине, которого она пока еще не слышала и не видела, но угадывала в загадочной темноте и величественной тишине ночи.

Вдруг до нее донесся шелест листвы, и, покраснев от радости, она, раздвинув цветы, обвивавшие балкон, выглянула в сад.

Шум усилился, робкие, шуршащие по траве, осторожные, какие-то легкие шаги возвещали, что приближается ее возлюбленный.

В широкой полосе серебристого лунного света, отделявшей сад от дома, появился Молеон.

Тогда, быстрая, как ласточка, прекрасная мавританка, которая ждала лишь его появления, повисла на длинной шелковой веревке, привязанной к каменному балкону, потом соскользнула по ней на песок, бросилась в объятья к Аженору и, обхватив его голову тонкими пальцами, шепнула:

— Вот и я; видишь, я ждала тебя.

И Молеон, потерявший голову от любви и дрожавший от какого-то сладостного страха, почувствовал на губах жгучий поцелуй.

Молеон не мог говорить, но мог действовать. Он стремительно увлек Аиссу под свод жимолости, вчера вечером укрывавший Энрике де Трастамаре, и, усадив прекрасную мавританку на цветочную скамью, упал перед ней на колени.

— Я ждала тебя, — повторила Аисса.

— Неужели я заставил себя ждать? — спросил Аженор.

— Да, — ответила девушка, — ведь я ждала тебя не со вчерашнего вечера, а с того первого дня, как увидела.

— Значит, ты меня любишь! — воскликнул Аженор, охваченный радостью.

— Я люблю тебя, — ответила девушка. — А ты любишь меня?

— О да, да! Люблю!

— Я люблю тебя за то, что ты смелый, — сказала Аисса. — А ты за что меня любишь?

— За то, что ты красивая, — ответил Аженор.

— Ты ведь знаешь только мое лицо, а я вот разузнала о всех твоих делах.

— Значит, тебе известно, что я враг твоего отца?

— Да.

— Тогда ты знаешь, что я не просто его враг, между нами война не на жизнь, а на смерть.

— Я знаю это.

— И не отвергаешь меня за то, что я ненавижу Мотриля?

— Я люблю тебя!

— Я тебе верю. Я ненавижу этого человека, потому что он заманил дона Фадрике, моего брата по оружию, в смертельную западню! Ненавижу и потому, что он убил несчастную Бланку Бурбонскую! Наконец, я ненавижу его потому, что он стережет тебя не как дочь, а как любовницу. Ты, правда, его дочь, Аисса?

— Послушай, я об этом ничего не знаю. Мне кажется, что однажды, когда я совсем маленькой проснулась после долгого сна и открыла глаза, то первое, что я увидела, было лицо этого человека; он назвал меня дочерью, а я назвала его отцом. Но я не люблю его, он меня пугает.

— Он зол с тобой или строг?

— Наоборот, королеве не угождают так усердно, как мне. Каждое мое желание — закон. Стоит мне лишь знак подать, как он меня слушается. Кажется, все его мысли поглощены мной. Не знаю, что он намерен сделать со мной, но иногда меня ужасает его мрачная и ревнивая нежность.

— Поэтому ты и не любишь его так, как дочь должна любить отца?

— Я боюсь его, Аженор. Знаешь, иногда ночью он, словно привидение, заходит в мою комнату, и я дрожу от страха. Он подходит к постели, на которой я лежу (шаг у него такой легкий, что даже мои служанки, спящие на циновках на полу, не просыпаются), проходит между ними так, словно его ноги не касаются пола. Но я-то не сплю и сквозь прищуренные веки, которые ужас заставляет дрожать, вижу его страшную улыбку. Он подходит совсем близко, склоняется надо мной. Его дыхание обжигает мое лицо, и поцелуй, странный поцелуй то ли отца, то ли любовника, который, как он считает, должен охранять мой сон, оставляет у меня на лбу или на губах болезненный, словно от раскаленного железа, след. Вот видения, которые преследуют меня, видения наяву. С этими страхами я засыпаю каждую ночь, и все-таки что-то подсказывает мне, что страхи мои напрасны, ибо во сне или наяву я имею над ним какую-то странную власть. Я часто замечаю, что он вздрагивает, когда я хмурю брови, что его пронзительный и надменный взгляд никогда не выдерживает пламени моего взгляда. Но почему ты спрашиваешь меня о Мотриле, отважный мой рыцарь, ты же не боишься его, ты ведь ничего не боишься?

— Да, мне не страшен никто, я лишь боюсь за тебя.

— Ты боишься за меня, потому что любишь меня, — с восхитительной улыбкой объяснила Аисса.

— Аисса, я ни разу не любил женщин моей страны, где, однако, женщины красивые, и меня часто удивляло мое равнодушие, но теперь я понял почему. Потому что все сокровища моего сердца должны принадлежать тебе. Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя, Аисса. Выслушай меня и суди сама. Если ты прикажешь мне бросить все, отречься ради тебя от всего, кроме моей чести, знай же, Аисса, что я принесу тебе эту жертву.

— А я сделаю еще больше, — с божественной улыбкой возразила девушка, — и ради тебя пожертвую моим Богом и моей честью.

Аженор еще ничего не знал о пылкой поэзии восточной страсти и, лишь увидев улыбку Аиссы, стал, кажется, ее понимать.

— Хорошо, — сказал он, обняв стан Аиссы, — Я не хочу, чтобы ты жертвовала твоим Богом и твоей честью, не связав свою жизнь с моей. В моей стране, Аисса, женщины, которых любят, становятся подругами, с ними вместе живут и умирают; когда женщины принимают нашу веру, они могут быть спокойны: их никогда не бросят в гарем, где они станут прислуживать новым наложницам человека, которого они любили. Стань христианкой, Аисса, оставь Мотриля, и ты будешь моей женой.