Камни вместо сердец - К. Дж. Сэнсом

Я кивнул.

– Возможно, это и так, но мой мастер ищет в нем только справедливости, как и во всех судах, в которых выступает.

– Не надо, Фиверйир. Адвокаты берутся за те дела, которые им предлагают, справедливы они или нет. – Я вспомнил свой разговор с леди Елизаветой.

Сэмюэль уверенно потряс головой:

– Мой мастер берется только за справедливые дела. Как наше с вами. Я – христианин, сэр, и я не смог бы работать у адвоката, который защищает плохих людей. – Он покраснел. – Я не хочу сказать, что так делаете вы, сэр, но в данном случае вы ошибаетесь.

Я не верил своим глазам. Как мог он верить тому, что Винсент Дирик, именно он, является исключительно поборником справедливости? Тем не менее это было очевидно.

– Хорошо, Фиверйир, теперь я должен вернуться в собственную гостиницу, чтобы чем-нибудь подкрепиться, – вздохнул я.

– A мой мастер велел мне отыскать брадобрея, – вспомнил клерк.

Мы вышли на улицу. Смеркалось, и в окнах появились зажженные свечи. Некоторые возчики уже укладывались спать в своих фургонах.

– Наверное, все едут в Портсмут, – проговорил я. – Как и наша рота стрелков.

– Бедолаги, – с печалью в голосе промолвил Сэм. – Я видел, как солдаты смотрят на меня, и знаю, что они считают меня слабаком. Однако я думаю о том, что может их ждать, и молюсь за них. Как это скверно, что среди них нет проповедника! Большинство этих людей так и не познали Господа. Они не понимают, что за гибелью в бою может последовать скорая дорога в ад.

– Не исключено, что обойдется без битвы. Возможно, французы не рискнут высадиться.

– Молюсь об этом.

На руку мне упала холодная капля.

– Ну вот, начался дождь, – скривился я.

– В лагере все промокнут.

– Да. A мне надо побыстрее вернуться в свою гостиницу. Спокойной ночи, Фиверйир.

– Спокойной ночи, мастер Шардлейк.

– Ах да, Фиверйир, лавка цирюльника находится на соседней улице за углом. Передай своему мастеру.

Когда я добрался до своей гостиницы, дождь уже лил как из ведра: начиналась очередная летняя гроза. В рубашке и камзоле я промок насквозь. Человек, которого мне пришлось подкупить, чтобы найти место в гостинице, пригласил меня к кухонному очагу посидеть у огня, надеясь, вне сомнения, на еще одну монетку. Я был рад принять его предложение – нужно было где-то тщательно обдумать то, что я узнал в другой гостинице.

Я смотрел в пляшущие языки пламени. Два десятилетия назад в Рольфсвуде сгорела домница, и при этом погибли два человека. Судя по произнесенным ею в Бедламе словам, Эллен видела огонь, видела, как сгорел, по крайней мере, один из тех людей. Мог ли этот случай оказаться тем самым, который лишил ее разума? Но какое место тогда занимает нападение на нее? Хотя в очаге жаром дышали дрова, по моей коже побежали мурашки. Что, если смерть владельца домницы и его подручного была не случайной? Что, если Эллен стала свидетельницей убийства, и в Бедлам ее запрятали именно поэтому? Мне уже начинало казаться, что Барак, предупреждавший меня об опасности, был прав.

Тут мне пришло в голову, что ездить в Рольфсвуд, вообще-то говоря, и не стоит. Можно спокойно вернуться в Лондон, и пусть все остается как есть. В конце концов, Эллен провела в безопасности девятнадцать лет, а если я разворошу старое убийство, то могу вновь подвергнуть ее риску.

Языки пламени над дровами в очаге поднимались все выше и выше. И вдруг они высветили снизу вырезанные на каминном заднике слова, заставившие меня вздрогнуть и едва не свалиться со стула.

«Не горюй: сердце твое принадлежит мне».

Женщина средних лет, стоявшая возле кухонного стола и закладывавшая в котелок разные продукты для похлебки, посмотрела на меня с удивлением.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – поспешила она ко мне. – Вы вдруг так побледнели.

– Что это? – указал я на надпись. – Эти слова… вон там, вы видите их?

Повариха бросила на меня недоуменный взор:

– В нашем краю на задней стенке камина часто вырезают разные слова и фразы.

– Но что значит эта фраза? Чье сердце и кому принадлежит?

Женщина вдруг встревожилась:

– Не знаю… может быть, жена изготовившего эту доску мастера умерла или с ней случилось что-то плохое… Сэр, вы плохо выглядите!

Пот струйками тек по моим вискам, и я чувствовал, как раскраснелось мое лицо.

– Со мной случился какой-то непонятный припадок, – объяснил я. – Поднимусь-ка я наверх…

Кухарка с симпатией кивнула мне:

– Это все наши мысли о проклятых французах… о том, как они плывут на нас… Мне тоже не по себе. Таковы времена, сэр, таковы времена…

Следующий день, четвертый, проведенный нами в дороге, не принес особых событий. Снова было жарко, солнечно и душно. К счастью, дождь не затянулся надолго и не размыл дорогу. Мы ехали через леса и мимо пастбищ и к полудню добрались до Питерсфилда, где и остановились передохнуть.

Облик местности вокруг нас начал меняться. Под ногами крошился мел, стало больше просторных полей, а дорога шла вверх на Хэмпширское нагорье. Движение на тракте сделалось еще более оживленным, и телеги впереди то и дело останавливались по звуку трубы, пропуская нас. Раз мы заметили в поле занимавшийся учениями отряд местного ополчения: увидев солдат, они разразились приветственными криками и принялись махать руками. На вершинах холмов все чаще обнаруживались высокие сооружения, толстые столбы поддерживали штабеля облитых смолой дров, и рядом непременно находился страж – сигнальные огни эти, насколько я знал, образовывали цепь по всем прибрежным графствам. Их зажгут сразу, как только заметят вражеский флот.

Однажды мимо нас проскакал почтовый гонец в цветах королевского дома, и на сей раз настала очередь солдат отступать на обочину. Барак проводил глазами всадника, исчезающего в облаке пыли: должно быть, гадал, не везет ли гонец письмо от Тамасин, подумал я. После этого помощник вопросительно посмотрел на меня. Прошлым вечером он заметил, в каком возбужденном состоянии я вернулся в нашу комнату, однако сделал вид, что поверил мне, когда я сказал, что, дескать, меня трясет от того, что промок. Вспомнив надпись на заднике камина, я подавил дрожь. Какое-то чрезвычайное совпадение подсунуло мне ее в тот самый момент, когда я по-настоящему подумывал о том, что мне следует забыть про интерес к прошлому Эллен. Я не верю в предзнаменования, однако надпись эта глубоко потрясла меня.

Около шести вечера мы остановились на поле. Как и в предыдущие вечера нас ожидал на нем местный житель возле груды заранее нарезанных ветвей кустарника для ночлега солдат. Последний час барабанщик выбивал неспешный и ровный ритм, ибо люди очень устали. Посмотрев вперед колонны, я заметил напряженные плечи и поникшую голову Ликона. Переговорив с караулившим поле человеком, он приказал Снодину устраивать лагерь, после чего подъехал к нам.