Игра шутов - Дороти Даннет

И Робин поднялся на крышу.

Эту ночь Робин Стюарт вспоминал всю свою жизнь. Памятной она оказалась и для принца Барроу, который с Пайдаром Доули, оставшимся далеко позади, шел к дому большими шагами, борясь с неведомым прежде чувством и с тоскливым ощущением душевной смуты и не замечая, как некие тени сгущаются в углах. Памятной выдалась она и для Дженни Флеминг, которая не одна ночевала в своей прелестной спаленке в замке. И, наконец, памятной была она и для Уны О'Дуайер, которая чуть не до зари сидела в опустевшем особняке Мутье, глядя невидящим взором в прогоревший очаг.

Король освобождается от ответственности за несчастные случайности, происходящие по вине расселины, что пересекает его зеленую лужайку. Если расселина такова, что ее можно заровнять или засыпать, но этого не было сделано, мера злобного умысла должна учитываться при разборе подобного дела.

Из тех, кто начал бег, немногие достигли цели. Десять пар стартовали с покатой крыши особняка Сент-Луи, озаренные луной, бесплотные, как некие фавны, в белых рубашках, длинных чулках и коротких, изящных штанах пуфами. Узкие улочки внизу были засыпаны по колено бархатными колетами, камзолами и плащами, а водостоки сверкали драгоценными пряжками туфель. Сент-Андре нагнулся и крикнул, чтобы подали факелы.

Светляками они взметнулись вверх, рассыпая вокруг себя багровые искры; молодые люди на крыше ловили их с ругательствами и смехом -и вот каждая пара выпрямилась, высоко держа над собою зажженный светоч.

Тади Бой последним поймал свой факел. Под неряшливой оболочкой, под чрезмерной полнотой, означающей потворство плотским желаниям, Робин Стюарт снова распознал тот блеск раскаленной добела жизненной силы, который поразил его, зрелого мужчину, в Руане, Сен-Жермене и Блуа. Поэтому он сделал последнюю попытку. Трезвый, как стеклышко — единственный из всех двадцати, — он протянул руку к оллаву, чтобы остановить его. Почувствовав прикосновение, Тади обернулся, прочел все, что нужно, на лице лучника и, не слушая слов, сорвал с него широкополую шляпу и поджег ее.

— Она тебе больше не понадобится. — И, зажав пылающую шляпу двумя пальцами, он с размаху швырнул ее вниз.

Но тут д'Энгиен крепко вцепился в оллава:

— Поджигай его всего, милый мой, и сталкивай туда же.

Сверкнули белые зубы Тади; глаза блеснули пьяным весельем.

— Робин — мой напарник, монсеньер.

Унизанные перстнями пальцы еще крепче вцепились в его рубашку.

— Ты побежишь со мной. — Черные глаза д'Энгиена блестели на настороженно улыбающемся лице. — Ты сильно пьян, мой милый. Доверь мне твои прекрасные руки. Я не допущу, чтобы ты упал.

Лаймонд не пошевелился и не отвел взгляда.

— Поищите себе нового lamdhia[31]. Свои руки я доверяю единственному из нас, у кого с самого ужина во рту не было ни капли.

Жан де Бурбон, сьер д'Энгиен, вовсе не был порочнее прочих, но выделялся своей необузданностью. На столь резкий отказ он ответил очень просто: так сильно пихнул Робина Стюарта в грудь, что тот пошатнулся и заскользил по скату. У водостока лучник упал. Как только спина его коснулась края, Тади Бой растянулся во всю длину и в последний момент подал ему руку. Второй рукой оллав обхватил Робина Стюарта за голову, что помогло тому восстановить равновесие. Лучник перевернулся, схватился за гаргулью, подтянулся и вновь залез на крышу. Тади Бой подтолкнул его на прощанье и уселся, насмешливо глядя на д'Энгиена, который стоял молча и тяжело дышал.

Из всех присутствующих лишь один Сент-Андре сохранил достаточно ясный рассудок, чтобы заметить произошедшее. Он схватил молодого аристократа за шелковый рукав, что-то коротко сказал ему, и д'Энгиен ответил колкостью; затем, глядя в упор на Робина Стюарта, он коротко извинился и повернулся к лучнику спиной. Поймав взгляд Тади Боя, Сент-Андре улыбнулся и пожал плечами; тут загремели барабаны, все внезапно умолкли, и он нагнулся, чтобы поймать белый пакет, брошенный снизу. В пакете находились первые ключи. Правила были известны всем. Тот, кто ступит ногой на землю, выбывает из игры. В ключе содержится зашифрованное указание на ближайшую цель — то или иное здание. В каждом из этих зданий лежит новый ключ и слово, которое следует запомнить. Победит та пара, которая первой достигнет замка, не спускаясь вниз, и восстановит все послание целиком.

На крыше, озаренной багровым светом смоляных факелов, было поразительно жарко. Перед ними, словно разинутая пасть некоего чудовища, скошенные, изогнутые, горбатые, теснились крыши Блуа, спускаясь вниз по холму, туда, где вздымалась громада замка, иссиня-черная на зеленовато-черном небе, усеянном колючими льдинками звезд. Слева, чуть различимая за сомкнутыми рядами печных труб, Луара блестела, как олово, окаймленная темными силуэтами деревьев. Все наверху было исполнено холода, блеска и тишины: прекрасное зимнее небо, под которым так хорошо отдыхается юным. С ревом, от которого задребезжали стекла, бег с препятствиями начался.

Сперва опасность крылась в самом количестве состязающихся. Они бежали плечом к плечу по гребню покатой крыши, толкаясь, лягаясь, перебрасываясь шуточками, огибая горячие трубы, оскальзываясь на синих черепицах. Следующий дом, до которого оставался какой-нибудь ярд, был расположен ниже. Стюарт заколебался, но Тади Бой, бежавший рядом, прыгнул в пустоту и упал, пружинисто подскакивая, на камышовую кровлю. Стюарт тоже прыгнул, Тади поймал его, и оба побежали дальше.

Крыши трех следующих домов располагались на разных уровнях, но расстояние было все же преодолимым. Достигнув четвертого, они оказались перед гладкой стеной из камня и кирпича, которая на целых три этажа уходила в небо. Правда, между кирпичей кое-где можно было найти опору. Тади Бой посмотрел, как лидеры гонки принялись взбираться по отвесной стене. Затем поднял голову к небу, обратил взгляд на своего напарника и, отступив немного, нарочно потушил свой факел. Потом развернулся к улице и бросился бежать. Стюарт видел, как он помедлил у водосточной трубы, примерился и, раскинув руки, перепрыгнул через узкую расселину, зияющую между домами. Расстояние было не слишком большим, а противоположная крыша — плоской. Тади приземлился на самый край, кувырнулся вперед и вскочил на ноги в тот самый момент, когда Робин Стюарт, отчаянно мотая локтями, с грохотом последовал за ним. Пока лучник поднимался, Тади Бой, бегущий легко, уже преодолел половину улицы, спускающейся вниз по склону холма. Стюарт побежал следом; зубы его были крепко сжаты, а в груди горело ярким пламенем великолепное мальчишеское озорство.

Ниже они вновь перепрыгнули на другую сторону и по факелам, которые метались далеко позади, определили, что с помощью своего обходного маневра выиграли два дома. Они добрались до перекрестка Сен-Мишель и остановились перед высокой покатой крышей особняка Дианы де Пуатье.

Хозяйки не было дома: когда король наезжал в Блуа, она всегда ночевала в замке. Ключи, к которым они стремились, по одному экземпляру для каждой пары, лежали на чердаке. Карабкаться по витым колонкам мезонина и по резным наличникам было нелегко. Тади Бой лез по стене, как мартышка, а Стюарт ждал, с тревогой поглядывая на факелы: следующая пара добралась до места, когда оллав вылез на крышу из чердачного окна. Он ловко пнул ногой подползавшего к окну де Женстана, и юный франко-шотландец с криком полетел в темную комнату; а Тади, присоединившись к Стюарту, при лунном свете стал разбирать написанное. Читал он несколько мгновений — слишком долгих, по мнению Стюарта, — и наконец со словами «Ладно, поехали» бросил вниз, на улицу, скомканную бумажку. Стюарт безоговорочно подчинился. Акростихи — хоть на французском, хоть на иврите — были для него китайской грамотой.