Греховная невинность - Джулия Энн Лонг

Эми задыхалась от гнева. Ее прищуренные глаза сверкали ненавистью. Сжав кулаки, она отвернулась от Евы. Ее невидящий взгляд скользнул по земле, где бродили куры. В последнее время птицы выглядели уже не такими тощими и злыми, как раньше. Похоже, некоторые из них успели снести яйца в темных уголках двора – развалившийся курятник еще не починили.

– Вы не обязаны верить мне, Эми, – мягко добавила Ева. – Можете меня ненавидеть. Но если вы еще способны рассуждать здраво, попросите своего отца проверить состояние финансов Хейнсворта и навести справки о его связях. В подобных делах осмотрительность не бывает излишней. Порядочному человеку нечего скрывать. Я не знала бы покоя, если бы, по крайней мере, не попыталась вас предостеречь.

Они посмотрели на сарай, откуда слышались громкие возгласы и смех. Преподобный Силвейн в рубашке с расстегнутым воротом и с закатанными до локтей рукавами стоял на крыше, жестом показывая Саймону Ковингтону, чтобы тот что-то передал ему.

Заметив Эми с Евой, он помахал им рукой.

Женщины машинально помахали в ответ.

Наступило короткое молчание. Негромкое квохтанье кур и взрывы смеха, доносившиеся из окон дома, составляли резкий контраст с этой напряженной тишиной, наполненной горечью и яростью.

– Вы ведь понимаете, что весь город отвернется от пастора, если он спутается с вами, леди Булман, – небрежным тоном, почти вскользь обронила Эми. – Это его погубит.

Ее слова прозвучали как пощечина.

Ева посмотрела на Эми, которая дерзко пыталась выдержать ее взгляд. Но мисс Питни недоставало опыта, а Ева в совершенстве владела искусством прожигать взглядом насквозь.

Эми вскоре сдалась, отвернувшись к сараю.

– Знайте, пастор отдал мне крест, думая, что я нуждаюсь в утешении, мисс Питни. – Голос Евы слегка дрожал от сдерживаемого гнева. – Знайте, что добрый человек находит хорошее в других. Знайте, что он видит во мне друга и только.

«Знай, что ты лицемерка, Ева».

Недоверчиво взглянув на нее, Эми устало бросила:

– О, ради бога, сделайте милость, не считайте меня глупой. Может, я и простовата, леди Булман, но я не слепая. Как и все остальные в этом городе.

Адам опрокинул в себя три чашки кофе и с жадностью съел намазанный маслом ломоть хлеба в предрассветной темноте воскресного утра. Приближался час службы. Листок с текстом проповеди так и остался пугающе чистым, на нем не появилось ни единого слова, как и в пустой голове Адама. Он занес перо над бумагой, отчаянно молясь о вдохновении. Преподобный все еще надеялся, что проповедь сочинится сама собой каким-то волшебным образом. Накануне ему не удалось взяться за нее – он весь день стучал молотком, латая крышу дома О’Флаэрти.

Да… да! Знакомое ощущение! Адам радостно встрепенулся, предчувствие озарения шевельнулось в нем. Казалось, слова вот-вот потекут рекой!

Рука его быстро вывела:

«Я поцеловал ее. Я поцеловал ее. Я поцеловал ее».

Пожалуй, проповедь вышла не слишком удачной, но прихожане, несомненно, нашли бы ее поучительной.

Написанные на листке слова светились, как звезды. Их сияние заполняло душу Адама до краев, чувства бурлили в нем, грозя вырваться на свободу. Ему хотелось запеть, крикнуть во весь голос, прервав сладкую дремоту миссис Далримпл и испугав ее до полусмерти. Он замер, прислушиваясь к себе и чувствуя, как где-то в груди расправляет крылья птица, готовая взлететь. Его омыло теплой волной радости, и на мгновение он позволил себе раствориться в ней. В конце концов, почему бы и нет? Что в этом дурного? Но разве не так рассуждает всякий грешник? «Что дурного в том, чтобы взять полпенса из кружки для пожертвований? Никто и не заметит. А один поцелуй еще не означает прелюбодеяния». Да, именно так все и начинается.

Живя одними воспоминаниями, не думая о прошлом и будущем, Адам испытывал упоительное чувство легкости. Он будто парил высоко над землей, наслаждаясь свободой. Но стоило включиться рассудку, и выстраивалась цепочка событий: вальс, золотой крестик, поцелуй… все, что творилось с ним в последние недели, неумолимо, безжалостно увлекало его вниз, вниз, вниз – так опускается на дно якорь, брошенный за борт.

Теперь он с необычайной ясностью понимал, почему Писание строго осуждает грех вожделения. Им овладела страсть. Казалось, Адам умрет, если Ева не будет принадлежать ему. Все, что он прежде знал, все, чему его учили, померкло, вытесненное этой мучительной жаждой. Адам сознавал: уступив страсти, позволив ей одержать победу над волей и здравомыслием, он обманет надежды тех, кто нуждался в нем и доверял ему. Из священника он превратится в мошенника и плута.

Дыхание его прервалось, грудь пронзила боль.

Взяв в руки листок, пастор медленно разорвал его. Магические слова «Я поцеловал ее» распались, обрывки бумаги полетели в огонь. Это походило на странный, нелепый ритуал.

Когда малыш Лайам Плам зазвонил в церковные колокола, призывая прихожан на воскресную службу, Адам поставил жирную точку в проповеди о помощи ближнему.

Несколько минут спустя, слегка пошатываясь после бессонной ночи, он вышел к алтарю с исписанными листками в руке. Чувствуя немалое облегчение оттого, что одиннадцатичасовая проповедь не обернется полнейшим позором, Адам поднял голову и улыбнулся своей пастве.

А в следующий миг потрясенно замер. Улыбка медленно сползла с его губ.

Ближнюю скамью занимала горстка его родственников. На лице одного из них вместе с сочувствием отчетливо читалось: «Я же тебе говорил» (понятное дело, это был Колин). Помимо семейства Эверси в церковь пришли мистер Брануэлл, мистер Элдред и еще несколько прихожан не из числа отъявленных сплетников.

На задней скамье рядом с Хенни сидела Ева, безмятежно, рассеянно улыбаясь. Прямая, с гордо поднятой головой, она казалась застывшей статуей, будто неподвижность могла сделать ее невидимой.

Ни одна из женщин, входивших в Суссекское общество попечения о бедных, не явилась на службу. За исключением миссис Снит. Та сидела в самой середине церкви, в одиночестве, словно булавка, вонзенная в карту сражения. Почтенная дама склонила голову набок, ее лицо выражало жалость с легкой примесью скорби и ожесточения. Когда-то с подобным выражением на Адама смотрела мать, подавая ему рыбий жир: «Это для твоей же пользы, сынок. Поверь, мне еще больнее, чем тебе, Адам».

Остальные скамьи были пусты. Гладкое дерево, за минувшие века отполированное до блеска ерзающими задами жителей Пеннироял-Грин, сияло на солнце, и у Адама невольно закружилась голова. Ему показалось, что пустые ряды простираются во все стороны, уходя в бесконечность. Почти тотчас туман рассеялся, маленькая церковь снова обрела ясные очертания. В конце концов, в истории города бывали времена, когда на службу приходило и меньше прихожан.

Однако Адам прекрасно понял смысл этого символического жеста.

Мистер Элдред, владелец козла, из-за которого в городке разгорелся нешуточный спор, озадаченно вертел головой, сидя на передней скамье. Наконец он откинулся на спинку, вытянул скрещенные ноги и раскинул руки, точно крылья, явно довольный, что скамья досталась ему одному.