Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Ей больше не восемь.

Она притворилась спящей, а нянька поверила. Ей нужно было уйти, и Тельма позволила. Она еще лежала в постели, прислушиваясь к тому, что происходит в доме.

Платье оставили в гардеробной Тельмы. И там же, Тельма знала, пряталась шкатулка с ножницами и иглами. Она ведь была неаккуратна и постоянно портила одежду, а няньке приходилось зашивать. И раньше это обстоятельство огорчало Тельму, ей вовсе не хотелось гореть в аду за порванные чулки, но сейчас все иначе… ведь завтра вечер.

Ее, Тельмы, вечер.

А платье скучное.

Серое.

И несмотря на всю кажущуюся взрослость, Тельма выглядит в нем малышкой. Ее вновь будут щипать за щеки, приговаривая, что она выросла.

Нет, она должна что-то сделать.

К примеру, пришить бант.

Из чего?

А из атласных лент, которые можно срезать с капора. Все одно он слишком мал стал, и няня сказала, что отнесет его в приют для бедных детей. Туда уже ушло пальтишко Тельмы, красное с золотыми пуговицами, и сапожки ее, и три куклы, потому что Тельме пора уже думать по-взрослому, а взрослые девочки не в куклы играют, а читают священные книги и молятся.

Молиться ей не нравилось.

Она подвинула стульчик. Шкатулка стояла на верхней полке. И ножницы в ней отыскались. А еще нитки, иглы и бусины. Тельма работала до рассвета. Все пальцы себе исколола, зато унылое платье стало куда более интересным…

…маме не понравилось.

…мама с утра была слишком занята, чтобы поздравить Тельму, уехала на съемки, так сказала няня. А она не считала день рождения поводом менять привычный распорядок. В гардеробную, конечно, заглянула, но платье Тельма благоразумно в чехол убрала.

Няни она побаивалась.

— Пока ты празднуешь и веселишься, — та зачесывала волосы гладко и косы заплетала тугие, — другие дети страдают. У них нет ни каши, ни какао…

— …и до сих пор страдает. — Элиза поморщилась. — Вот сколько можно носиться с памятью, а? Найджел, ты был прав. Мне сразу следовало избавиться от нее. Отправить в частную школу.

— Но ты не отправила, — Тельма усилием воли избавилась от воспоминания.

От того воспоминания, в котором у мамы шелковое белое платье и жемчуг в волосах. А у Тельмы нет платья. Она его испортила.

Сама виновата.

Она наказана.

Не будет вечера… нет, он будет, но пройдет без Тельмы. Всем скажут, что она заболела.

— Девочка становится совершенно неуправляемой, — голос няни сух. — Вам следует принять меры.

— Это всего лишь платье… надо было заказать два…

— …знаешь, почему я ее оставила, Найдж? Потому что в школе ее стали бы сравнивать со мной. Бездна милосердная, вот представь, эта бледная моль — и дочь самой Элизы…

— Ты не она! — Тельма очнулась. — Слышишь? Ты просто… ты — это я… используешь мои страхи…

— А чего ты боишься, деточка? — ласково поинтересовался Найджел. — Может, правды? Твоя мать была слишком занята собой, а ты идеализировала ее образ. На деле же она вовсе не любила тебя. Держала рядом, потому что ты была слишком жалкой, чтобы отослать… правда?

Элиза кивнула.

И камень на ее груди вспыхнул алым глазом.

Камень.

Она не любила это украшение. Прощальный дар, так она говорила… и прятала его среди прочих.

К платью он тоже не идет.

Жемчуга — да.

Подвеска с прозрачным бриллиантом-каплей. Или то, немного тяжеловесное ожерелье из белого золота, тоже… но не рубин.

Чересчур агрессивен.

И мрачен.

— Ах, деточка, — Найджел Найтли причмокивает губами, — тебе не камнями любоваться надо. Ты должна осознать правду.

— Именно, — фальшивая Элиза согласна с ним.

А теперь Тельма знает, что это воплощение Хаоса, оживленное ее же памятью и страхами, фальшивка, вся, от жестких локонов, до металлических набоек на туфельках.

Она иллюзия.

И подсказка. Дверь, в которую придется выйти, нужно лишь понять, как именно этой дверью пользоваться.

— Даже то, с каким пылом ты копаешься в прошлом. Неужели в твоей жизни нет дел поинтересней? Допустим, ты узнаешь, кто убил твою мать. Хотя ты же знаешь! Ты беседовала с исполнителем… и что? А ничего! — Найджел хлопнул в ладоши, и от звука этого стены кухоньки пошли рябью. — Ты слишком слаба и труслива, чтобы привлечь эту засранку к ответственности. Нет, ты удовлетворилась малостью и убралась.

— А что мне стоило сделать?

— Как что? — возмутилась Элиза. — Отомстить! Кровь за кровь… ты боишься крови?

— Нет.

— Боишься. И смерти…

На белом атласе проступили красные пятна.

— Ты прикрываешься словами о справедливости, а на деле ты просто не способна жить иной жизнью. Вот и вцепилась в мою смерть. Думаешь, мне не все равно? Та девка… Гаррет… еще кто-то? Да какая разница! Я мертва!

Камень призывно мерцал.

А пятно расползалось. Элиза не замечала его, она сидела, покачивала изящною ножкой.

— Я похоронена. И давным-давно сгнила. Если что и осталось, то кости и волосы. Тебе ли не знать, маленькая заучка. Так что мне за дело до правды? До твоих жалких попыток расковырять гнилые секретики? Признай уже, ты делаешь это не ради себя.

— Допустим.

Еще шаг.

Тельма выкинет из головы все, кроме этого треклятого рубина, подаренного… а кем, собственно говоря? Мама знала, но Тельма… нет, если бы знала Тельма, это знание сейчас бы выползло. Но рубин — это важно.

Рубин — камень.

Камень — корона. Простая цепочка ассоциаций.

— Тебе так нужно почувствовать себя состоявшейся, — Элиза подняла руку, бледное изящное запястье, на котором следом от ожога расцветала лилия. — Отступись, деточка…

— Нет.

Тельма тоже протянула руку.

— Обнимемся, — предложила она фальшивке, и Найджел засмеялся, он раскрыл рот широко, так широко, что стала видна опаленная дымом глотка, и то, что копошилось в этой глотке. Хаос кипел внутри его, собираясь выплеснуться.

Плохо.

Значит, внешняя защита тела почти разрушена.

— Конечно, милая, — эта Элиза и играла фальшиво, чего стоила одна ее нелепая улыбочка. — Поцелуй свою маму и забудем обо всем…

Кровь капала со стола, собираясь глянцевою лужей.

Элиза была холодна.

Не человек — латексный манекен из торгового центра, но Тельма выдержала и прикосновения, и объятья, пожалуй, чересчур крепкие, удушающие.