Продавец грез - Августо Кури

Эти аргументы привели слушателей в изумление. Деловые люди над этим никогда не задумывались. Но учителю не хотелось углубляться в детали триединой проблемы: образование, потребительство и неудовлетворенность. Он предпочел не распространяться на эту тему и сразу же превратил обстановку из напряженной в доставляющую удовольствие. Он начал продавать мечты о снятии напряженности:

— Возвратимся к симптомам, о которых я спрашивал. Я хочу задать еще один вопрос, и если вы ответите все вместе, я приглашу вас на открытие психиатрической лечебницы.

Слушатели тут же по-настоящему расслабились.

— Кто проявляет рассеянность? У кого проблемы с памятью?

Невероятно, но руки подняли почти все. Люди забывали свои обещания, элементарные сведения, номера телефонов, места, в которых что-то оставляли, имена знакомых.

— Некоторые настолько забывчивы, — продолжал учитель раскованно, — что кладут ключи от машины в холодильник, а потом ищут их по всему дому. — Слушатели засмеялись. — Самые забавные ищут очки, находящиеся у них на носу. Другие забывают имена коллег, с которыми работали многие годы. Некоторым из-за боязни ошибиться приходится постоянно переспрашивать

их: «Как вас зовуг?«Причем речь идет об имени, а не о фамилии.

Некоторые предприниматели подтвердили это. Думаю, что и мой учитель тоже знал об этом не понаслышке.

— Сеньоры, ваш элементарный дефицит памяти не служит поводом обратиться за врачебной помощью. Почему?

— Потому что у врача тоже дефицит памяти, — ответил господин в синем костюме и пепельно-сером галстуке в кремовую полоску.

Все слушатели посмеивались над тем, что существуют под постоянным стрессом. Они начали понимать, что дефицит памяти в большинстве случаев есть не что иное, как отчаянная попытка мозга оградить себя от лавинообразного потока тревожных опасений.

Бартоломеу поднял обе руки, показывая этим, что о нем позабыли.

— Шеф, почему я никогда не помнил имена моих тещ?

Группа не могла больше терпеть его бесцеремонности. Барнабе, который уже давно знал его, на этот раз ничтоже сумняшеся изложил собственное мнение:

— Краснобай был женат трижды, кроме того, еще имел сношения с семью женщинами. Времени на запоминание имен тещ у него просто не было.

Краснобай оглядел присутствующих и раскинул руки, прося понимания. Ему хотелось сказать: «Я никогда не говорил, что являюсь святым!» Да, на прекрасный цветок он не был похож. Ему, вопреки всем стараниям, так и не удалось притвориться нормальным.

Учитель попытался подбодрить его:

— Я выбрал тебя не за твои ошибки или успехи, а за то, кто ты есть, за твое сердце. Не за сердце в физическом смысле, а в духовном.

Потом учитель переключил внимание собравшихся на другое.

— Я тоже забывчив, Бартоломеу. Некоторые говорят мне: «Учитель, с моей памятью творится что-то ужасное». Я отвечаю: «Не переживайте, с моей творится нечто еще более ужасное».

Слова и дела, которым я стал свидетелем, снова сняли завесу с моих глаз. Я тоже был забывчив, но никогда не допускал, чтобы мои студенты проявляли забывчивость. Я был жестоким экзаменатором. Мне вспомнился Жонатас, блестящий полемист, который, тем не менее, не умел конспектировать то, что говорилось на лекциях. За это ему неоднократно делали выговор и я, и мои коллеги. Мы считали его человеком не в своем уме и безответственным, но, вероятно, на самом деле он был всего лишь непризнанным гением. Система исключила его из университета. Наше мнение было гласом системы. Мы выбрасывали в мусорный ящик образования перспективных мыслителей, не чувствуя за собой никакой вины. И только теперь, научившись покупать мечты свободного ума, я обнаружил, что если бы я расширил диапазон своих оценок интеллекта студентов, то смог бы ставить отличные оценки тем, кто путался во всяческих сведениях.

Этот анализ крайне расстроил меня. Я был нетерпим даже к собственному сыну. Жоао Маркос страдал легкой формой дислексии и отставал от своих товарищей. Я же требовал, давил, желая получить от него то, чего он дать не мог. Мне хотелось, чтобы он был выдающимся учеником, подчеркивая блеск моего собственного имиджа отца и профессора. В послании, которое оставят на моей могиле сын и мои ученики, наверняка не будет ни похвал, ни сожалений. Журема, похоже, поняла ход моих мыслей. Она тронула меня за плечо и тихо сказала:

— Как говорит Александр Грейам Белл, «если мы идем путями, уже пройденными другими, то придем туда, где они уже побывали». Если мы не продадим новых идей с тем, чтобы ученики пошли новыми путями, они, в лучшем случае, смогут прожить жизнь предпринимателей, вдребезги разбивших свои чаяния и мечты.

Предприниматели расходились по одному, внимательно рассматривая склепы, которые миновали. Некоторые вспомнили, что с шестнадцатого по девятнадцатый век бесчеловечная система покупала человеческие существа с черным цветом кожи, словно это были животные, бросала их в проклятые вонючие трюмы кораблей и везла их как рабов в разные места, как в Европе, так и в различных странах американского континента. Позади оставались друзья, дети, жены, свобода. Впереди их ждали ужасное будущее, боль, принудительные работы и неподконтрольная память о прошлом.

Сейчас создается впечатление, что система произвела на свет новых рабов с единственной разницей, заключавшейся в том, что этим рабам платят большие жалования

и дают целый ряд привилегий. Позади у них остались дети, жены, друзья, мечты. Впереди ожидает сомнительное, непостоянное будущее в условиях конкуренции и вечной озабоченности, а также принудительный умственный труд. Как нам сказал продавец идей: история — это процесс циклический.

Стараниями основных СМИ последние лекции учителя, в особенности та, что была прочитана на кладбище «Реколета», принесли ему еще большую известность. Местное общество было взбудоражено разговорами о том, что даже предприниматели находились теперь под неизгладимым впечатлением от выступления этого загадочного человека. Вопросы, так встревожившие мое сознание, взволновали и горожан.

Некоторые говорили, что он самый хитрый из всех известных обманщиков, другие отзывались о нем, как о мыслителе, намного опередившем свое время. Были и такие, которые считали его главным возмутителем общественного спокойствия, другие, наоборот, полагали, что он — главный устроитель оного. Кое-кто считал его великим атеистом, другие — носителем не поддающейся пониманию духовности. Некоторые были уверены, что он явился из иного мира, другие, наоборот, признавали в нем одного из немногих людей, еще не потерявших то, что в них было человеческого. А некоторые думали, что к этому человеку либо подходят все перечисленные характеристики, либо не подходит вообще ничего. Его личность, таким образом, стала одной из самых популярных тем дискуссий в барах, ресторанах, кафе и даже в школах. Дискуссии шли на самых повышенных тонах.

По мере роста его славы росли и трудности. Он не давал интервью и не сообшал заранее о своих планах на следующий день, но все равно о них становилось известно, поскольку все его выступления были публичными. Когда нас возмущали репортажи, извращавшие суть его идей, он успокаивал нас: «Свободного общества не существует без свободной прессы. В прессе бывают ошибки, но стоит заткнуть ей рот, как общество окажется в ночи без света, а его коллективный разум потеряет способность говорить».