Путь на Амальтею. Стажеры - Борис Стругацкий

– Я генеральный инспектор МУКСа, – сказал он. – Моя фамилия Юрковский.

Бэла встал. Инженер тоже почтительно встал. За Юрковским в комнату вошел громадный загорелый человек в мешковатом синем комбинезоне. Он скользнул взглядом по Бэле и стал смотреть на инженера.

– Прошу меня извинить, – сказал инженер и вышел. Дверь за ним закрылась. Пройдя несколько шагов по коридору, инженер остановился и задумчиво засвистел. Затем он достал сигарету и закурил. «Так, – подумал он. – Идеологическая борьба на Бамберге входит в новую фазу. Надо срочно принять меры».

Размышляя, он пошел по коридору, все ускоряя шаг. В лифт он уже почти вбежал. Поднявшись на самый верхний этаж, он направился в радиорубку. Дежурный радист посмотрел на него с удивлением.

– Что случилось, мистер Ливингтон? – спросил он.

Ливингтон провел ладонью по мокрому лбу.

– Я получил плохие вести из дому, – сказал он отрывисто. – Когда ближайший сеанс с Землей?

– Через полчаса, – сказал радист.

Ливингтон присел к столику, вырвал из блокнота лист бумаги и быстро написал радиограмму.

– Отправьте срочно, Майкл, – сказал он, протягивая листок радисту. – Это очень важно.

Радист взглянул на листок и удивленно свистнул.

– Зачем это вам понадобилось? – спросил он. – Кто же продает «Спэйс Перл» в конце года?

– Мне срочно нужны наличные, – сказал инженер и вышел.

Радист положил листок перед собой и задумался.

Юрковский сел и отодвинул локтем шахматную доску. Жилин сел в стороне.

– Осрамились, товарищ Барабаш, – сказал Юрковский негромко.

– Да, – сказал Бэла и глотнул.

– Откуда на Бамбергу попадает спирт, вы выяснили?

– Нет. Скорее всего спирт гонят прямо здесь.

– За последний год компания отправила на Бамбергу четыре транспорта с прессованной клетчаткой. Для каких работ на Бамберге нужно столько клетчатки?

– Не знаю, – сказал Бэла. – Не знаю таких работ.

– Я тоже не знаю. Из клетчатки гонят спирт, товарищ Барабаш. Это ясно даже и ежу.

Бэла молчал.

– Кто на Бамберге имеет оружие? – спросил Юрковский.

– Не знаю, – сказал Бэла. – Я не мог выяснить.

– Но оружие все-таки есть?

– Да.

– Кто санкционирует сверхурочные работы?

– Их никто не запрещает.

– Вы обращались к управляющему?

Бэла сжал руки.

– К этой сволочи я обращался двадцать раз. Он ни о чем не желает слушать. Он ничего не видит, не слышит и не понимает. Он очень сожалеет, что у меня плохие источники информации. Знаете что, Владимир Сергеевич, либо вы меня отсюда снимайте к чертовой матери, либо дайте мне полномочия расстреливать гадов. Я ничего не могу сделать. Я вразумлял. Я просил. Я угрожал. Я даже пытался бить морды. Это стена. Для всех рабочих комиссар МУКСа – красное пугало. Разговаривать со мной никто не желает. «I don’t know anything and it’s not any damn business of yours»[8]. Плевать они хотели на международное трудовое законодательство. Я больше так не могу. Видели плакаты на стенах?

Юрковский задумчиво смотрел на него, вертя в пальцах белого ферзя.

– Здесь не на кого опереться, – продолжал Бэла. – Это либо бандиты, либо тихая дрянь, которая мечтает только о том, чтобы набить свой карман, и ей наплевать, сдохнет она после этого или нет. Ведь у них настоящие люди сюда не идут. Отбросы, неудачники. Люмпены. У меня руки трясутся по вечерам от всего этого. Я не могу спать. Позавчера меня пригласили подписать протокол о несчастном случае. Я отказался: совершенно ясно, что человеку вспороли скафандр автогеном. Тогда этот подлец, секретарь профсоюза, сказал, что будет на меня жаловаться. Месяц назад на Бамберге появляются и в то же утро исчезают три девицы. Я иду к управляющему, и этот стервец смеется мне в лицо: «У вас галлюцинации, мистер комиссар, вам пора вернуться к вашей жене, вам уже мерещатся девки». В конце концов в меня трижды стреляли. Да, да, я знаю, что ни один дурак не старался в меня попасть. Но мне от этого не легче. И подумать только, меня посадили сюда, чтобы охранять жизнь и здоровье этих обормотов! Да провались они все…

Бэла замолчал и хрустнул пальцами.

– Ну-ну, спокойно, Бэла, – сказал строго Юрковский.

– Разрешите мне уехать, – сказал Бэла. – Вот товарищ, – он указал на Жилина, – это, вероятно, новый комиссар…

– Это не новый комиссар, – сказал Юрковский. – Познакомьтесь, бортинженер «Тахмасиба» Жилин.

Жилин слегка поклонился.

– Какого «Тахмасиба»? – спросил Бэла.

– Это мой корабль, – сказал Юрковский. – Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдем к управляющему, и я скажу ему несколько слов. А потом мы поговорим с рабочими. – Он встал. – Ничего, Бэла, не огорчайтесь. Не вы первый. У меня эта Бамберга тоже вот здесь сидит.

Бэла озабоченно сказал:

– Только нужно взять с собой несколько наших. Может случиться драка. Управляющий здесь подкармливает целую шайку гангстеров.

– Каких наших? – спросил Юрковский. – Вы же говорили, что ни на кого здесь положиться не можете.

– Так вы приехали один? – с ужасом спросил Бэла.

Юрковский пожал плечами.

– Ну, естественно, – сказал он. – Я же не управляющий.

– Ладно, – сказал Бэла.

Он отпер сейф и взял пистолет. Лицо у него было бледное и решительное. «Первую пулю я всажу в этого слизняка, – с острой радостью подумал он. – Пусть в меня стреляет кто угодно, но первую пулю получит мистер Ричардсон. В жирную, гладкую, подлую свою рожу».

Юрковский внимательно посмотрел на него.

– Знаете что, Бэла, – сказал он проникновенно, – я бы на вашем месте пистолет оставил. Или отдайте его товарищу Жилину. Я боюсь, что вы не удержитесь.

– А вы думаете, он удержится?

– Удержусь, удержусь, – сказал Жилин, улыбаясь.

Бэла с сожалением отдал ему пистолет.

Юрковский открыл дверь и остановился. Перед ним вырос молодцеватый сержант Хиггинс в свежей парадной форме и в голубой каске. Хиггинс отчетливо взял под козырек.

– Сэр, – сказал он, – начальник полиции шахты Бамберги сержант Хиггинс прибыл в ваше распоряжение.

– Очень рад, сержант Хиггинс, следуйте за нами, – сказал Юрковский.

Они миновали короткий коридор и вышли на «Бродвей». Еще не было шести часов, но «Бродвей» был залит ярким светом и плотно забит рабочими. «Бродвей» гудел от встревоженных голосов. Юрковский шел неторопливо, любезно улыбаясь и внимательно вглядываясь в лица рабочих. Он хорошо видел эти лица в ровном свете дневных ламп – осунувшиеся, с нездоровой землистой кожей, с отеками под глазами, апатично-равнодушные, сердитые, любопытные, злобные, ненавидящие. Рабочие расступались перед ним, давая дорогу, а за спиной Хиггинса снова смыкались и шли следом. Сержант Хиггинс покрикивал: