За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

способны временно затемнить, обмануть, опьянить, но они не способны переделать, убедить народную душу.

Штрум, усмехнувшись, сказал:

– Что же, Дмитрий Петрович, без тьмы немыслимо ощущение света? Вечность борющегося добра мыслима лишь в вечности зла? Так ли я понял вашу мысль?

Штруму припомнился довоенный разговор с Крымовым, и он сказал:

– Но, Дмитрий Петрович, снова я возражаю вам: общественные отношения требуют такого же научного исследования, как и мир природы. В законы термодинамики нельзя ведь вводить субъективные представления. Ведь в физике вы всегда проводник принципов причинности, объективных закономерностей. А приняв вашу сегодняшнюю схему, невольно станешь не оптимистом, а пессимистом: эта ваша схема с квашней ведь отрицает по существу прогресс, движение вперед! Я понимаю, конечно: вам кажется, что она ограничивает возможность фашизма менять общественную структуру, калечить человека. А вот приложите эту схему не к фашизму, который сгинет, а к прогрессивным явлениям, к освободительным революциям, и вы увидите, что она сулит застой: ведь по такой схеме и революционная борьба рабочего класса не может изменить общество, не может поднять человека на высшую ступень: лишь изменится положение частей в квашне. Но ведь это не так! Вот за советские годы и страна, и хозяйство, и общество, и люди стали иными. Как ни поворачивай, а уж обратно не повернешь! А по вашему рассуждению общество – что-то вроде клавиатуры: один играет на этой клавиатуре одну музыку, другой играет другую музыку, а клавиатура остается неизменной. Я разделяю ваш оптимизм, вашу веру в человека, в победу над фашизмом. Но дело не только в том, чтобы после победы над фашизмом механически вернуть прежнее, дофашистское положение общественных частей в немецком обществе. Дело в том, чтобы изменить германское общество, оздоровить почву, которая рождала войны, жестокости, наконец, родила кошмары гитлеризма.

– Ох, однако, и накинулись вы на меня, – сказал Чепыжин, – но не я ли учил вас спорить, вот и научил!

– Дмитрий Петрович, – сказал Штрум, – вы мне простите эту горячность. Но ведь вы знаете лучше меня, что физики вас любят не только за то, что вы авторитет, но и за то, что вы никого не стремитесь подавить авторитетом, что не в начетничестве, а в живом, горячем споре радость совместной работы с вами. Когда я увидел вас, я был бесконечно рад прежде всего оттого, что люблю вас, я обрадовался оттого, что могу поговорить с вами о самом важном. Но я знал заранее, что не с каменными скрижалями вы придете ко мне! Я знал заранее, что мы с вами едины в главном, но я знал, что, может быть, и поспорю с вами, что ни с кем, как с вами, учителем, другом моим, могу так горячо спорить.

– Ладно, ладно, поспорили и еще поспорим, – проговорил Чепыжин. – То, что вы говорили, – серьезно, а о серьезном надо всерьез подумать.

Чепыжин взял его под руку, и они, оба взволнованные, зашагали быстрым, широким шагом.

43

Комиссар противотанковой бригады Николай Григорьевич Крымов не спал несколько ночей подряд. Выйдя из боя, бригада получила приказ передвинуться вдоль фронта на участок, где вновь прорвались подвижные войска противника.

Едва бригада успела занять отведенный участок обороны, как танковая колонна немцев обрушилась на ее позиции.

Бой длился четыре часа, после чего немецкие танки изменили направление движения.

Бригада, получив приказ об отходе в район восточной излучины Дона, была внезапно атакована на марше новой немецкой танковой частью и приняла бой в невыгодных условиях.

В этом бою бригада понесла большие потери, и командующий армией приказал ей переправиться через Дон, выйти из района боев, отремонтировать машины, привести в порядок технику и быть готовой вновь занять оборону на танкоопасном направлении.

Командующий предупредил, что отдых будет предельно коротким, не более двух суток, но даже и половина этого срока не успела пройти, как командир бригады получил новый приказ – немедленно выступать: танковые войска противника прорвались по проселочным дорогам и устремились на северо-восток.

Это были раскаленные дни начала второй десятидневки июля 1942 года, пожалуй, самые тяжелые дни в эту тяжелую пору Отечественной войны.

Ординарец начальника штаба бригады вошел в просторный и светлый дом председателя станичного Совета, где остановился комиссар. Крымов спал на широкой постели, прикрыв лицо от яркого солнца газетой.

Ординарец, собираясь будить Крымова, нерешительно глядел на мерно колышущийся от дыхания комиссара газетный лист и машинально читал строки из сообщения Совинформбюро: «После ожесточенных боев в районе Кантемировки…»

Пожилая женщина, хозяйка дома, сказала вполголоса:

– Да не буди ты его, только-только заснул.

Ординарец сокрушенно покачал головой и жалобным шепотом, жалея Крымова, произнес:

– Товарищ комиссар, а товарищ комиссар, вас в штаб просят.

Ординарцу казалось, что комиссар начнет кряхтеть, отмахиваться и будить его придется долго. Но едва ординарец коснулся плеча спящего, Крымов быстро приподнялся, откинул в сторону газету, посмотрел вокруг воспаленными, налитыми кровью глазами и стал натягивать сапоги.

В штабе Крымов узнал о приказе вновь переправиться через Дон и занять оборону. Командир бригады уже уехал к артиллеристам, стоявшим в соседней станице, и сообщил по телефону, что вместе с ними двинется к переправе, а оттуда поедет в штаб армии уточнить обстановку и получить боевую задачу. Минометный дивизион старшего лейтенанта Саркисьяна получил маршрут движения и через три часа должен был выступать. Следом за ним собирался и штаб.

– Да, вот и не удалось нам, товарищ комиссар, отдышаться по-настоящему на восточной стороне Дона, – сказал начальник штаба и, поглядев на воспаленные глаза Крымова, добавил: – Может быть, отдохнете часик, мы с подполковником поспали немного, а вы до утра в подразделениях были.

– Нет, не придется, – сказал Крымов. – Я поеду вперед, сориентируюсь в обстановке. Дайте-ка мне маршрут, там уже встретимся.

Через час, проверив готовность подразделений к маршу, он сказал ординарцу:

– Водитель пусть заедет на квартиру, возьмет вещи и подгонит машину к штабу.

Начальник штаба с грустью заметил:

– Эх, а я-то думал вечерком для всех нас баньку устроить, а после баньки чарочку выпить. Видно, не может немец без нашей бригады и сутки обойтись!

Крымов посмотрел на полное, добродушное лицо начальника штаба.

– А вы, майор, за эти дни нисколько не похудели.

– Много для немцев чести заставить меня похудеть.

Крымов улыбнулся.

– Действительно, где уж им. Пожалуй, даже наоборот, прибавили немного.

– Никак нет. У меня стабилизация наступила в тридцать шестом году. – Начальник штаба пододвинул Крымову лежавшую на столе карту. – Вы посмотрите, где наш рубеж намечен, – сказал он, – это почти на девяносто километров восточней того места, где мы позавчера бой давали. Сильно прут! Я вот