Шум и ярость - Уильям Фолкнер

Солнце уже все ушло в верхушки деревьев, и в магазине понемногу делается темно. Я прошел к входным дверям. На площади пусто. Эрл в задней комнате запирает сейф, а вот и часы ударили на башне.

– Замкни-ка со двора, – говорит. Я пошел, запер, вернулся. – Ты, значит, вечером на представление, – говорит. – Я, помнится, дал тебе вчера контрамарки?

– Да, – говорю. – Хотите их обратно?

– Нет-нет, – говорит. – Я просто уточнить, дал их или нет. А то еще зря пропадут.

Эрл запер двери, сказал «до свиданья» и пошел. Воробьи по-прежнему трещат на деревьях, но на площади пусто, только машины две-три. У аптеки какой-то «форд», но я даже не взглянул, проходя. Хорошенького понемножку. Попробовал на путь ее наставить – и хватит с меня. Научить, что ли, Ластера водить машину, пусть тогда гоняются за ней хоть целыми днями, а я дома посижу, поиграю с Беном.

Вошел, купил сигар. Потом – дай, думаю, еще головной боли себе подбавлю для ровного счета – постоял, поболтал с ними.

– Ну, а ты, – говорит Мак, – надо думать, на «Янки»[57]в нынешнем сезоне ставишь?

– Это с какой стати? – говорю.

– Как с какой? – говорит. – Ведь первая команда во всей лиге.

– Дудки, – говорю. – Они уже выдохлись. Что ж, по-твоему, им вечно будет так везти?

– По-моему, тут не в везении дело, – говорит Мак.

– А я в жизни не поставлю на команду, где этот лбина Рут[58]играет, – говорю. – Даже если буду знать заранее, что они выиграют.

– Да ну? – говорит Мак.

– Я тебе в обеих лигах насчитаю по десятку игроков куда более ценных, чем Рут, – говорю.

– А что ты имеешь против Рута? – спрашивает Мак.

– Ничего, – говорю. – Ровно ничего. Мне даже на фотографию его смотреть противно. – Я вышел на улицу. Фонари загораются, народ домой идет. Иногда воробьи не унимаются до самой ночи. В тот вечер, когда у суда зажгли новые фонари, свет разбудил их, и всю ночь они летали и тыкались в лампочки. И так несколько дней подряд, а потом утром как-то их не стало. А месяца через два опять вернулись всей оравой.

Поехал домой. В доме у нас огней еще не зажигали, но все они высматривают меня в окна, а Дилси на кухне разоряется, что ужин преет на плите, – как будто на ее деньги куплено. Послушать ее – можно подумать, что этот ужин всемирной важности и все пропало, если он из-за меня на несколько минут задержан. Зато хоть раз приехал и не вижу Бена с нигеренком за воротами. Как медведь с мартышкой в одной клетке. Чуть только завечереет – он к воротам, как корова в родной сарай, – уцепится за прутья, мотает башкой, постанывает. И науки ему никакой. Кажется, крепко поплатился за тот раз с незапертой калиткой. Если бы надо мной такое сотворили, я бы как от огня от этих школьниц. Мне иногда любопытно, о чем он думает там у калитки, когда смотрит, как девочки идут из школы, и силится что-то хотеть, а что – не помнит, и не помнит того даже, что оно уже ему не нужно и не может быть нужно теперь. Или о чем он думает, когда его спать кладут и он раздетый на себя вдруг глянет и тут же заревет. Только я скажу, что зря они им ограничились. Знаю, говорю, какое к тебе надо средство. То же самое, что к Бену, тогда бы ты вела себя прилично. А если тебе не ясно, о чем речь, – поразузнай у Дилси.

У матушки в комнате горит свет. Я поставил машину в гараж, вошел в кухню. Там Ластер с Беном.

– А где Дилси? – спрашиваю. – На стол накрывает?

– Мэмми наверху у мис Кэлайн, – говорит Ластер. – Там у них шум. Как мис Квентина вернулась домой, так и началось. Мэмми их там разнимает. Мистер Джейсон, а артисты сегодня уже представляют?

– Да, – говорю.

– Я так и думал, что это их оркестр играет, – говорит. – Вот бы мне пойти, – говорит. – Если б только было у меня четверть доллара.

Вошла Дилси.

– Пожаловали-таки наконец? – говорит. – Где это вас носило? Вы же знаете, сколько у меня работы, неужели не можете вовремя?

– Возможно, я ходил на представление, – говорю. – Готов ужин?

– Вот бы мне пойти, – говорит Ластер. – Если б только у меня был четвертак.

– Нечего тебе ни на какие представления, – говорит Дилси. – А вы идите в гостиную посидите, – говорит. – Наверх не ходите, а то снова их разбудоражите.

– А что там такое? – спрашиваю.

– Квентина пришла и говорит, вы гонялись за ней весь вечер, а мис Кэлайн на нее как накинется. Зачем вы ее обижаете? Неужели нельзя вам жить в одном доме с собственной племянницей родной и не ссориться?

– Когда мне было с ней ссориться, если я ее с утра сегодня не видел, – говорю. – И чем это я ее обидел? Что в школу заставил пойти? Свинство, конечно, с моей стороны, – говорю.

– Вы лучше занимайтесь своими делами, а ее не трожьте, – говорит Дилси. – Я уж сама с ней полажу, только вы с мис Кэлайн не даете мне вот. Идите посидите тихо-мирно, пока на стол накрою.

– Если бы мне четвертак, – говорит Ластер, – то я бы пошел на артистов.

– А если бы тебе крылья, то на небо полетел бы, – говорит Дилси. – Хватит, ни словечка мне больше про этих артистов.

– Да, кстати, – говорю. – Мне тут дали два билета. – Достал их из пиджачного кармашка.

– И вы пойдете? – спрашивает Ластер.

– Ни за что, – говорю. – Десять долларов приплатят, и то не пойду.

– Дайте мне один, мистер Джейсон, – говорит он.

– А ты купи у меня, – говорю. – Желаешь?

– У меня денег нету, – говорит.

– Жаль-жаль, – говорю. И вроде ухожу.

– Дайте мне один, мистер Джейсон, – говорит. – Вам же они оба не нужны.

– Да уймись ты, – Дилси ему. – Знаешь ведь, он даром ничего не даст.

– А сколько вы за него хотите? – Ластер меня спрашивает.

– Пять центов, – говорю.

– У меня столько нету, – говорит.

– А сколько у тебя есть? – спрашиваю.

– Нисколько нету, – говорит.

– Ну что ж, – говорю. И к дверям направляюсь.

– Мистер Джейсон, – опять он.

– Да замолчишь ты? – Дилси ему. – Он же тебя нарочно дразнит. Ему самому нужны эти билеты. Идите себе, Джейсон, не мучьте его зря.

– Они мне вовсе не нужны, – говорю и вернулся обратно к плите. – Я, собственно, вошел, чтобы сжечь их. Но если хочешь, за пятак уступлю один, – говорю и смотрю на него, а сам открываю конфорку.

– Да у меня нету, – говорит.

– Ну что ж, – говорю. И бросил в огонь одну контрамарку.

– Ох, Джейсон, – Дилси мне. – И не стыдно вам?