Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер

– Он просыпается, – сказала она на гортанном, но вполне беглом шведском и ухмыльнулась.

– Прости, мне сейчас не до женщины, – сказал я, проверяя, что мое тело не обнажено. – Меня зовут Свен.

– Людмила, хозяйка «Свинарника», – представилась женщина, приседая в театрально-комичном реверансе. – Оклемаешься – приходи к нам завтракать.

– Как я сюда попал?

– Илья принес тебя, дорогуша.

Перед мысленным взором встал образ жилистого шахтера.

– Сам? Он приволок меня?

– Нет, тебя нормально принесли. Помогли несколько надежных ребят. Признаться, может, не хотели, но Яму они уважают.

– А Хельга здесь? А малышка?

– Все в порядке. Все в порядке. – Людмила развернулась и вышла из комнаты.

Людмила повернулась ко мне спиной, демонстрируя соблазнительные округлости, скрытые грязными брюками, и я чуть не захлебнулся от желания, внезапного и сильного, подобного которому не испытывал давным-давно. У меня аж сердце замерло от замешательства.

На кухне Хельга качала на руках Скульд, которую происходящее совершенно не трогало.

– Что, дядя, в очередной раз проспал?

– Как ты нашла это место? – Мой голос звучал хрипло, как вороново карканье.

Хельга кивнула налево от себя – там стояла бледная проститутка, которую я встретил накануне вечером.

– Это Светлана. Мы с ней познакомились в ходе ее профессиональной деятельности. Очевидно, ты с ней тоже познакомился, хотя, возможно, не помнишь этого. Светлана предложила мне остановиться здесь. Она сказала, что ты в хороших руках и рано или поздно тоже сюда попадешь. Счастливая случайность! Мы оказались здесь почти одновременно. Боже, тебе было так худо!

– Нас находят все горемыки-отщепенцы, – с чувством проговорила Людмила.

Мы немного поговорили, я старался не мешаться, пока готовился завтрак. Когда вернулись в главную комнату, оказалось, что всю мебель там переставили: длинный складной стол теперь стоял в центре, окруженный многочисленными стульями. В комнате появился мужчина – автор перестановки – широкоплечий гигант ростом под два метра. Ярко-голубые глаза, скулы широкие, как у Людмилы, – набежчика-викинга с галеры он напоминал куда больше, чем я. Он вполне мог оказаться братом Людмилы, и я поймал себя на абсурдной надежде, что это так.

– Это мой муж Миша, – представила Людмила.

Миша протянул мне мясистую ручищу, которая, помимо размера, поражала чистотой, и застенчиво улыбнулся.

Пока мы накрывали на стол, в дверь постучали. Миша открыл дверь Илье, на вид уставшему и слегка неопрятному. На пороге мужчины негромко поговорили друг с другом по-русски, но потом Илья кивнул Мише через плечо на меня, и тот обернулся, покраснев.

– Извини, – сказал Миша на приличном шведском. – Не хочу показаться грубым. – Он завел шахтера в дом, приговаривая: – Ты очень вовремя, Илюша. Заходи, заходи.

Но Илья замер у двери. Я подошел к нему и молча встал рядом. Казалось, Илья смущен и сомневается, признаю ли дружбу, которая так явно завязалась у нас прошлой ночью, или хоть вспомню ее. Такой расклад меня не устраивал.

Я похлопал его по плечу и сказал по-английски:

– Илья, я очень рад тебя видеть и очень благодарен за то, что ты благополучно доставил меня сюда.

Илья тотчас расслабился – глаза потеплели, борода дернулась.

Думаю, он научился жить в состоянии обороны, постоянно ожидая чужого выпада, а панцирем черствости до конца не покрылся. Для этого он был слишком чувствителен.

Покраснев, Илья достал из нагрудного кармана горстку обломков – бриар, эбонит, сажу.

– К сожалению, твоя трубка сломалась, когда ты упал, как подкошенный.

Из другого кармана Илья достал кожаную сумочку и осторожно ее открыл. На ладонь ему легла небольшая элегантная трубка с прямым чубуком и наклоненной вперед, расширяющейся кверху чашей. Илья взял меня за руку и положил мне трубку на ладонь. Весила она не больше, чем яйцо крачки.

– Шаратан, – с благоговением объявил Илья. – Трубка изготовлена в Лондоне, если я не ошибаюсь, самим мистером Фредериком Шаратаном, евреем, как ты заметишь, до того, как он продал бизнес своему сыну Рубену в 1910 году. Ты посмотри, какая изумительная работа.

– Изумительная, – согласился я, хотя никакой работы не видел. Казалось, трубка создана стихиями, по примеру того, как вода обкатывает камни; или выскочила из горнила Брокка и Синдри[26] в Свартальфахейме[27]. Я понял, что никогда не изучал свою трубку таким образом и что она не выдержала бы тщательного изучения.

– Я купил ее в Лонгйире у английского коменданта, который понятия не имел, чем обладает. Он, наверное, не отличил бы и комой от данхилла[28], а эту трубку выиграл в вист. Британцы постоянно так делают. Но мой отец работал в киевской табачной лавке и меня кое-чему научил.

– Я не могу ее принять, – запротестовал я. – Да и чем будешь пользоваться ты?

– Ну, у меня припасены несколько интересных штуковин.

– Илья, эта вещица наверняка бесценна.

Он пожал плечами.

– Материальные блага. За них цепляться не следует. – Илья посмотрел на трубку: во взгляде его читалась нежность. – Просто обещай мне относиться к ней бережнее, чем к своей предыдущей. Как минимум нужно удалять остатки табака и полировать мундштук.

Я дал Илье слово, и мы обнялись.

Людмила наблюдала за всем этим с явным интересом.

– Хватит о трубках. Давайте есть.

Трапеза получилась королевская. Не могу сказать, как давно я не сидел за столом с таким числом людей, и не вел таких свободных, беспафосных бесед. Возможно, такого не было никогда. Использовались несколько языков, но никаких барьеров не чувствовалось. Мы с Ильей, единственные носители английского, сидели рядом и, когда порой обменивались саркастическими замечаниями, нас тотчас просили перевести. Очевидно, в Пирамиде шведский еще оставался интерязыком, вопреки стабильному притоку русских. Долго это не продлилось.

Неожиданно для себя я забыл о своих увечьях, ведь присутствующие обращались ко мне без очевидных отвращения и жалости. Я заканчивал истории, которые от моего имени начинала Хельга, и радовался, что она их помнит и считает достойными пересказа. Я улыбался так часто, что шрамы заболели. При любой возможности, даже зная, что это неправильно, я украдкой посматривал на Людмилу. Ее ключица тянулась к мускулистым плечам с абсолютной анатомической точностью. Ее пальцы то и дело подрагивали, словно у нее устали кисти рук. Ее волосы разлетались в разные стороны.

Я съел столько, что пришлось откинуться на спинку стула, как старому священнику. Все ощущения – тепло, разговоры, домашнее мясо – были столь сильными и непривычными, что я едва с ними справлялся. Я с удовольствием подумал, что после того как уберем со стола, здорово было бы выйти на бодрящий арктический воздух и выкурить по трубочке с Ильей. Наверное, он подробнее расскажет мне о наших новых знакомых.

Хельга была в хорошем