Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер

Ты всё это спланировал.

Голубые глаза смотрели на него так же, как они смотрели всегда – одновременно и взирая на экзальт-генерала пристальным взглядом, и изучая его с ужасающей, нечеловеческой глубиной постижения.

Затем его подняли на руки и оторвали от земли. Образ Голготтерата, видневшийся вдалеке, то опускался, то вздымался вновь, раскачиваясь блистающим золотом на белом фоне хмурящихся небес. И под громоподобные обличения Святого Аспект-Императора короля Нерсея Пройаса повлекли вперёд к ожидающим множествам…

Дабы те возрадовались его мукам.

* * *

Король Сорвил, наследник Трона из Рога и Янтаря, сидел неподвижно всё время, пока Святой Аспект-Император шествовал мимо него. В миг, когда тот оказался ближе всего, тело юноши, казалось, полностью онемело. Опустив взгляд, он увидел в своей левой ладони мешочек с вышитым на нём Троесерпием, хотя и не помнил, когда успел вытащить его из-за пояса. Три Полумесяца. Прошло некоторое время, прежде чем он осознал, что происходит, и понял, что убийца его отца гневно обрушился на короля Пройаса из-за случившегося на Поле Ужаса. Сорвил мог лишь дивиться, наблюдая за тем, как отстаивающий свою невиновность экзальт-генерал возражает Келлхусу со всё меньшей и меньшей убеждённостью – причём не той убеждённостью, что лишь звучала в его голосе, но той, которую Пройас и сам почитал за истину. Он мог лишь поражаться лордам Трёх Морей и тому воистину собачьему рвению, с которым они стремились очистить себя от груза грехов, находя нечто вроде утешения в угрозах и яростных жестах. Даже Цоронга, казалось, растворился во всеобщем рёве, поглотившем Умбиликус. Зеумский принц даже подпрыгивал от гнева и бешенства, разражаясь исполненными набожности и благочестия требованиями обрушить на голову изменника заслуженное возмездие, крича вместе со всеми в ритме вздымающихся кулаков, ничем в этом отношении не отличаясь от Уверовавших королей. А затем всё закончилось.

Сорвил посмотрел в зияющую в восточной стене Умбиликуса дыру и едва не задохнулся, глядя на расстилающиеся внизу мили, что отделяли их от Мин-Уройкаса. Он схватился ладонью за отполированное кожей бесчисленных рук деревянное ограждение. В отсутствие прямых солнечных лучей вытравленная по всей длине и окружности исполинских цилиндров ажурная филигрань казалась видимой отчётливее, временами маня внимательный взор обещанием постижения своих знаков и символов, но стоило вглядеться ещё тщательнее, как надежды эти рушились, превращая всё изящество чуждой каллиграфии в бессмысленные каракули. Проклятием всему Сущему называли эти надписи его сиольские братья, молитвой о нашей погибели, упавшей со звёзд…

Иммирикас опустил лицо, содрогаясь в отвращении… и утверждаясь в своей ненависти.

Когда юноша, наконец, поднял взгляд, в огромной дыре виднелись спины последних покидающих Умбиликус лордов – недостаточно смелых, чтобы просто сигануть сквозь неё и потому мнущихся у оборванного, подрагивающего края, словно перепуганные мальчики. А затем громадный павильон опустел, не считая Анасуримбор Сервы, стоявшей внизу, в центре земляной площадки, спиной к нему.

– Что ж, и тебя в конце концов проняло? – спросил Сорвил.

– Нет, – ответила она, повернувшись к нему лицом. Её щёки блестели от слёз. – Я просто скорблю о другой жертве… личной.

– А когда он явится за тобой, – сказал Сорвил, вставая с места и спускаясь вниз, как это сделал несколькими безумными мгновениями ранее её отец. – Когда Святой Аспект-Император и тебя бросит на алтарь Тысячекратной Мысли… что тогда?

Закрыв глаза, она опустила лицо.

– Ты знаешь, что нам не быть вместе… – произнесла она, – случившееся в горах и на равнине…

– Было прекрасно, – прервал Сорвил, подступая ближе. – Я знаю, что это заставило меня ощутить себя не мужчиной, но мальчиком – кем-то хрупким, нежным, ранимым, но готовым при этом шагнуть в пропасть. Знаю, что наш огонь горел в одном очаге и нас нельзя было отделить друг от друга, тебя и меня…

Ошеломлённо глядя на него, она отступила на шаг.

Он снова придвинулся к ней.

– И я знаю, что ты, даже будучи Анасуримбором, любишь меня.

Зажатый в левой руке мешочек с вышитым на нём Троесерпием озадачивал, ставил в тупик немым вопросом.

Когда?

– То, что я вижу на твоём лице! – внезапно вскричала она. – Сорвил, ты должен заставить это исчезнуть! Если отец заметит, да ещё и увидит на моём лице нечто подобное… Я слишком важна для него. Он покончит с тобою, Сорвил, так же как и с любой другой обузой, что может осложнить штурм Голготтерата! Ты пони…

Топот бегущих ног внезапно привлёк их взгляды ко входу. Ворвавшийся в Умбиликус Цоронга схватил юношу за плечи, в глазах у него плескался ужас.

– Сорвил! Сорвил! Всё пошло не так!

Окинув диким взглядом Серву, наследный принц Зеума потянул своего друга к отверстию в восточной стене.

Сорвил попытался высвободиться.

– Что случилось?

Цоронга стоял прямо пред ликом Голготтерата, ошеломлённо переводя взгляд с Сорвила на гранд-даму и обратно, его могучая грудь тяжело вздымалась. Он облизал губы.

– Её… её отец, – наконец произнёс он, сглотнув будто из-за нехватки воздуха, – её отец заявил, что м-мой отец нарушил условия их соглашения, – он закрыл глаза, словно в ожидании боли, – послав своего эмиссара, чтобы помочь Фанайялу напасть на Момемн!

– И что это значит? – спросил Сорвил.

Цоронга бросил взгляд на Серву и ещё больше пал духом, ибо на лице её отражалась лишь холодная беспощадность.

– Это значит, – без какого-либо выражения в голосе сказала она, – что сегодня всем нам придётся приносить жертвы.

Цоронга попытался отпрыгнуть куда-то в сторону Мин-Уройкаса, но был тут же пойман исторгшимися из уст имперской принцессы вместе с чародейским криком нитями света, сомкнувшимися, словно орлиные когти, на его запястьях и лодыжках. Сорвил бросился к девушке, не для того чтобы напасть на неё, но чтобы умолять и выпрашивать милость, однако побелевшие глаза и блистающий как солнце провал её рта повернулись к нему, и что-то обрушилось на него по всей длине тела, отбросив юношу назад. Он рухнул наземь, словно едва соединённая с собственными конечностями кукла.

Сорвил ещё успел натужно встать на колени до того, как на него обрушилась темнота.

* * *

Священные Писания, как когда-то заметил великий киранеец, суть история, вместо чернил написанная безумием.

Стенание охватило не только лордов Ордалии. Далеко не только их. Ни одна душа в Воинстве Воинств не избежала терзаний, оставшись незатронутой, ибо практически все они, пусть кое-кто и по необходимости, употребляли в пищу Мясо. Тем не менее не все запятнали себя мерзостями, подобно явившимся за плотью Обожжённых, однако те немногие праведные души, что каким-то образом всё же сумели пересечь Агонгорею натощак, теперь находились в замешательстве, понимая всю постыдность содеянного их братьями. Получив известия о возвращении Святого Аспект-Императора, Воинство поразительным образом разделилось. Объятые Стенанием насторожились, а многие из них и вовсе начали безотчётно скрываться от него, опасаясь суда и приговора своего Господина и Пророка. Те немногие, кто по-прежнему находился во власти Мяса, напротив, устроили какое-то неуклюже-показное торжество, ликующе завывая и всячески демонстрируя охвативший их восторг, в основе которого, правда, лежала скорее корысть, нежели набожность, ибо в их глазах Голготтерат давным-давно превратился в амбар, а их Господин и Пророк, наконец, явился, дабы захватить его и извлечь из него груды Мяса. Сбиваясь в обезумевшие, неуправляемые толпы, они устроили целое развратное празднество, глумясь над своими погрузившимися в Стенание братьями, бросавшими на них осуждающие взгляды. Вспыхнули потасовки, в которых погибло более шестидесяти душ.