Под покровом небес - Пол Боулз

Ближе к полудню, вероятно от бесконечной усталости, она заходила по комнате небольшими кругами: несколько шагов туда, несколько сюда. Громкий стук в дверь прервал это кружение. Она застыла, уставившись в направлении двери. Стук повторился. Голос Таннера, старательно приглушенный, сказал: «Кит?» Ее руки вновь поднялись закрыть лицо, и в этой позе она оставалась все то время, пока он стоял за дверью — сперва тихонько постукивая, потом быстрее и все более нервно, а затем бешено в нее барабаня. Когда стук прекратился, она присела на своем ложе, немного посидела и вскоре легла, вытянувшись и положив голову на подушку, словно бы собираясь заснуть. Но глаза ее оставались открыты; взгляд, устремленный вверх, был почти таким же остекленевшим, как тот, что возле нее. То были первые минуты нового существования, существования странного, в котором перед ее взором уже успела промелькнуть стихия безвременья, которой предстоит ее обступить. Человек, считавший каждую секунду и сломя голову мчавшийся на вокзал, чтобы прибежать и увидеть удаляющийся состав, зная при этом, что следующего поезда не будет много часов, ощущает что-то вроде такого же внезапно образовавшегося излишка времени, мгновенного чувства засасывания в стихию, ставшую слишком богатой и изобильной, чтобы ее исчерпать, и оттого сделавшуюся бессмысленной, несуществующей. Минуты шли за минутами, а у нее не было никакого желания двигаться; в голове не было и намека на мысль. Сейчас она не помнила их беседы, часто вращавшиеся вокруг мысли о смерти, наверное потому, что ни одна мысль о смерти не имеет ничего общего с ее присутствием. Она не вспомнила, как они согласились, что можно быть чем угодно, только не мертвым, что вместе два этих слова образуют противоречие. Не пришло ей на память и то, как однажды она подумала, что если Порт умрет раньше нее, то она не поверит по-настоящему в то, что он умер, а решит, что он каким-то таинственным образом вернулся внутрь себя с тем, чтобы там оставаться, утратив всякое представление о ее существовании; так что на самом деле это она перестанет существовать — по крайней мере, в огромной степени. Это она будет тем, кто частично вступил в царство смерти, в то время как он будет продолжать жить — ее внутренняя мука, оставленная неоткрытой дверь, шанс, упущенный безвозвратно. Она совершенно забыла об одном августовском дне чуть больше года назад, когда они сидели одни на траве под кленами, следя за надвигавшейся на них по-над речной долиной грозой, и разговор зашел о смерти. И Порт сказал: «Смерть всегда на пути, но тот простой факт, что ты не знаешь, когда именно она придет, как бы притупляет конечность жизни. Именно эту жуткую точность мы и ненавидим больше всего. Но поскольку мы не знаем наверное, мы привыкаем думать о жизни как о неисчерпаемом колодце. А ведь все, что происходит, происходит лишь считанное число раз. Сколько раз ты вспомнишь какой-нибудь полдень из своего детства, который настолько глубоко проник в твое существо, что без него ты уже не представляешь себе своей жизни? От силы четыре, ну, пять раз. А может, и того меньше. А сколько раз ты увидишь восход полной луны? От силы раз двадцать, не больше. А между тем все это кажется бесконечным». Тогда она не слушала, потому что сама эта мысль угнетала ее; если бы она вспомнила о ней сейчас, та бы показалась ей не относящейся к делу. В настоящий момент она была не в состоянии думать о смерти, а поскольку смерть была рядом, она вообще не думала ни о чем.

И тем не менее глубже, чем опустошенная область, которая была ее сознанием, в темной, наисокровеннейшей части ее рассудка, мысль уже должна была созревать, ибо когда ближе к вечеру вновь пришел Таннер и забарабанил в дверь, она поднялась и, взявшись за ручку, сказала: «Это ты, Таннер?»

— Ради Бога, где ты была сегодня утром? — крикнул он.

— Увидимся вечером в саду около восьми, — как можно тише сказала она.

— Он в порядке?

— Да. Без изменений.

— Хорошо. В восемь в саду. — Он ушел.

Она взглянула на часы: было четверть пятого. Подойдя к своей дорожной сумке, она стала выкладывать из нее одну за другой все туалетные принадлежности: расчески, флаконы и маникюрные инструменты легли на пол. С предельно сосредоточенным видом она опорожнила остальные свои саквояжи, выбирая то там, то тут одежду или предмет, который тщательно упаковывала в маленькую сумочку. Иногда она прерывалась и прислушивалась: единственный звук, который она могла различить, было ее собственное мерное дыхание. Всякий раз, прислушавшись, она приободрялась и тут же возобновляла свои осмотрительные движения. В боковые карманы сумочки она положила паспорт, дорожные чеки и остатки денег. Вскоре она взялась за чемоданы Порта и, недолго порывшись в его одежде, вернулась к своему саквояжу с доброй пригоршней тысячефранковых купюр, которые рассовала куда только могла.

На эти приготовления ушел почти час. Закончив, она закрыла сумку, набрала цифровой код на замке и направилась к двери. Секунду помедлила, прежде чем повернуть ключ. Открыла дверь; с ключом в руке вышла на двор и заперла за собой дверь. Прошла на кухню, где обнаружила присматривавшего за лампами слугу, который сидел в углу и курил.

— Сможешь выполнить мое поручение? — спросила она.

Он с улыбкой вскочил на ноги. Она протянула ему сумку и велела отнести ее в лавку Дауд Зозефа и оставить там, сказав, что это — от американской леди.

Вернувшись обратно в комнату, она снова заперла за собой дверь и подошла к окну. Одним движением она сорвала закрывавшую его простыню. Стена во дворе окрашивалась розовым по мере того, как солнце в небе опускалось все ниже; розовый свет заполнил и комнату. Упаковываясь, она ни разу не посмотрела в угол, где лежал Порт. Теперь она встала на колени и пристально всмотрелась в его лицо, точно видела его впервые. Едва касаясь пальцами кожи, она с бесконечной нежностью провела рукой по его лбу. Склонившись ниже, приникла губами к разглаженному челу. И так замерла на какое-то время. Комната побагровела. Она кротко легла щекой на подушку и погладила его волосы. Она не проронила ни одной слезы; то было молчаливое прощание. Странно неуемное жужжание прямо перед ней заставило ее открыть глаза. Как завороженная, она смотрела на двух мух, бесновато спаривавшихся на его нижней губе.

Потом она встала, надела пиджак, взяла бурнус, который оставил ей Таннер, и не оглядываясь вышла. Она заперла дверь и положила ключ в сумочку. У распахнутых ворот часовой попытался было ее остановить. Она поздоровалась с ним и ускорила шаг. Сразу же вслед за этим она услышала, как тот зовет из караульного помещения напарника. Она набрала побольше воздуха в легкие и стала спускаться к городу. Солнце село; земля напоминала последний тлеющий уголек, догорающий в очаге, она стремительно темнела и охлаждалась. В оазисе бил барабан. Ближе к ночи в садах, по-видимому, начнутся танцы. Наступил сезон праздников. Она быстро спустилась с холма и прямиком направилась к лавке Дауд Зозефа, ни разу не оглянувшись назад.

Она вошла внутрь. В убывающем свете за прилавком стоял Дауд Зозеф. Он подался вперед и пожал ей руку.

— Добрый вечер, мадам.

— Добрый вечер.

— Ваш саквояж здесь. Хотите, чтобы я позвал слугу, который отнесет его к вам?