Смерть носит пурпур - Антон Чиж

– Вот до чего докатился. Скоро ассигнации заставите рисовать… – говорил он. – Ишь, ты: «Пепел и пурпур»… Ну-ну, изобразим что-нибудь, были бы чернила да ручка… Останетесь довольны, ваше благородие… Или чего еще желаете?

Не ведая стыда и меры, когда дело близилось к решительному моменту, Ванзаров возжелал еще кое-что. Опять мелочь, в сущности. Аполлону Григорьевичу ничего не оставалось, как смириться: полез в ярмо – терпи. Уж больно хотелось узнать, чем все кончится. Не зря же в Царское Село приехали.

Покой оказался худшим из лекарств. Чердынцев прилег, чтобы успокоить ноющую боль в груди. Ему не хотелось двигаться, не хотелось думать и даже шевелиться. Он мечтал только об одном: раствориться на мягких пружинах дивана. В номере было тихо, звуки улицы остались за занавесками, впускавшими приглушенный свет. Тело просило забыться сном. Стоило ему прикрыть веки, как перед глазами завертелись картинки всего, что с ним случилось за этот день. Он вспомнил, как испугался смерти Федорова, как не помня себя бросился отсылать безумные депеши, а потом телефонировал и нахамил секретарю Плеске, как купил нож, чтобы убить Нарышкина, как раздался взрыв и его отбросило. Чердынцев уже не мог поверить, что все это случилось с ним.

Может быть, он спал, видел сон, а сейчас проснулся и ничего этого на самом деле не было? Или что-то случилось у него с головой? Не может здравомыслящий разумный человек выкидывать такие фортели. Выходит, может. Все это он натворил собственными руками. И кому теперь объяснишь, что испуг затмил его разум. Кому до этого есть дело? Плеске уже подписал приказ. Такие вещи делаются быстро, чтобы уберечь честь мундира. Теперь его и на порог банка не пустят. Это не катастрофа, это конец жизни. Жить дальше незачем. Да и не на что. Хватило бы расплатиться за номер.

Три дня назад он был счастливым молодым человеком, которому сопутствовал успех, перед которым открывались великолепные перспективы. В Царское Село он ехал в полной уверенности, что вернется с важной информацией. Всех проблем у него было: выбрать жену с хорошим приданым. И вдруг все стало рушиться. Когда разгадка была уже рядом, убивают его невесту. Стоило ему решиться на прямой разговор с Федоровым, как убили и его. А потом нашло затмение. Ничем иным его телеграммы объяснить нельзя. Страх отнял у него разум. Или это золото, за которым он охотился, так мстит? Чего он испугался? С самого приезда Чердынцеву казалось, что за ним кто-то ходит, будто следит. Было это настолько глупо, что он списал это на мнительность. Мало ли провинциальных зевак, что глазеют на модно одетого человека. Не их же он испугался. Что же напугало его до потери разума? Еще допрос этот дурацкий…

Стоило вспомнить, как его скрутили в коридоре гостиницы, и разгадка нашлась сама собой. Ну конечно, во всем виноват этот субъект с пошлыми усами. Увидев Ванзарова у дома Федорова, Чердынцев испугался настолько, что потерял способность мыслить и действовать логически. Страх был иррациональный и необъяснимый, но оттого не менее сильный. Показалось, что теперь его точно посадят в тюрьму и не будет шансов оправдаться. Убийства непременно свалят на него. Это же так удобно. А он совершенно беззащитен. И чего было бояться: он ведь точно помнил, что не убивал Нольде, и Ивана Федоровича тоже не убивал. Чердынцев знал это наверняка, но ведь Ванзаров мог иметь совершенно другое мнение. А он показал, как может вынимать из человека душу. Было чего испугаться. Нет, ну каков негодяй Плеске! Поступил с ним, как с разменной монетой. Еще и уволил задним числом. В суд, что ли, подать? Так без толку… Надо искать место приказчика в модном магазине… И золото это проклятое выскользнуло из рук. Вот бы добраться до него… Какая чудесная мысль. Да как его теперь достать, когда Федоров мертв? И Нарышкина разорвало на кусочки.

В дверь вежливо постучались. С того раза Чердынцев невзлюбил такой вежливый стук. Неужели пришли за ним? Неужели Ванзаров решил, что он все-таки виновен в трех смертях? Это же нелепость какая-то… Но ведь Ванзаров не знает, что это нелепость… Стоит попасть ему в лапы – все, конец. Как в когтях дракона – разорвет на части…

– Чего вам надо? – закричал Чердынцев, сжавшись на диване и задыхаясь от нахлынувшего страха.

– От господина Ванзарова проведать вас, – послышался голос из-за двери. – Это я, Лебедев, мы на посиделках Федорова встречались. Что заперлись, как барышня перед свадьбой?

То ли интонация была излишне бравурной, то ли голос был знаком, но Чердынцев как-то сразу поверил, что арестовывать его не будут. Во всяком случае, не сейчас. Стоило об этом подумать, и страх сам собой отпустил.

Чердынцев пошел открывать.

Войдя в номер, Лебедев приветливо помахал ладошкой и осмотрелся.

– Неплохо живет чиновник Государственного банка, – сказал он, ставя чемоданчик у порога.

Это прозвучало как издевка. Чердынцев хотел было обидеться, но вспомнил, что этот большой и хорошо одетый господин не в курсе случившейся с ним трагедии. И очень хорошо. Не надо, чтобы об этом стало известно раньше времени. Тогда точно всех собак повесят. Но и церемониться он не обязан. Не водкой же поить. Чердынцев пошел к дивану и улегся, поджав ноги, а гостю предоставив поступать, как ему вдумается.

– Извините, мне нездоровится…

– Этим и займемся, больной! – сказал Лебедев, подбрасывая стул. Поймав его после кульбита и воткнув с грохотом в пол, криминалист уселся, широко расставив ноги. Он потребовал встать для осмотра. Чердынцеву хотелось, чтобы его оставили в покое, но гость был не лучше репейника, никак не отделаться. Специально, что ли, таких в полицию набирают? Сил возражать у него не нашлось. И он покорно спустил ноги с дивана.

Поставив его перед собой, Лебедев потребовал задрать сорочку и принялся ощупывать ребра. Руки его были крепкие и шершавые. Он куда-то надавил, боль резанула под лопаткой, стало тяжело дышать, Чердынцев поморщился.

– Нельзя ли аккуратнее?

– Ага, попался! – заявил Лебедев и не разрешил садиться. Он сходил за чемоданчиком и вернулся с бинтом и склянкой. Чердынцеву было приказано терпеть. И он терпел, пока грудь его мазали какой-то вонючей мазью, а потом туго и жестко обматывали бинтом. Под конец экзекуции он вдруг ощутил облегчение. Боль не прошла, но стала незаметной. Да и вообще как-то на душе посветлело.

– Благодарю вас, – сказал Чердынцев, с трудом влезая в сорочку, движения были скованны.

– Ванзарова благодарите, – ответил Лебедев, вытирая руки о свисавшую скатерть. – Кстати, он вас приглашает…

Чердынцев все понял: это ловушка. Усыпили его бдительность и теперь хотят, чтобы он добровольно пошел в камеру. Нет уж, он все видит насквозь.

– Вы не имеете права меня арестовывать, я ничего не сделал!

Лебедев искренно возмутился.

– Чтобы меня, Аполлона Григорьевича Лебедева, послали арестовывать? Да за кого вы меня принимаете! Вот и делай людям добро…

– Простите, не хотел вас обидеть… – сказал Чердынцев. – Но в участок я не поеду ни за что…