Руна - Кристофер Фаулер

— Очевидно, чтобы снять трубку, медсестре пришлось бы повредить располагавшиеся под ней ткани. Это вы сняли с его лица бинты?

— Нет, — ответила старшая сестра. — Скорее всего, он сам сорвал их.

— Почему вы так думаете? — спросил Мэй, опускаясь на колени и заглядывая под кровать.

— Ну, просто у ран сейчас гораздо более свежий вид, чем прежде. Струпья прилипли к бинтам и отделились вместе с ними.

— Так случается, когда чересчур поспешно срываешь бинты, да? Кстати, насколько глубоко он был погружен в наркоз? Находился без сознания? Просто крепко спал?

— Он должен был находиться в состоянии... крайнего успокоения.

— Что это значит? Неспособность самому завязать шнурки на ботинках? Или невозможность просто стоять на ногах? Как вы считаете, мог он совершить с собой нечто подобное?

Старшая сестра нахмурила брови. По прибытии в больницу она уже обсуждала эту тему с одной из своих коллег.

— Я лично считаю, что он не смог бы с достаточной силой затянуть этот жгут.

— Штатив с капельницей ведь на колесах, так что, потянув за шланг, он вполне мог подкатить его к себе и опрокинуть.

— Кроме того, не следует забывать о его горле...

— Точное замечание, Джэнис. — Мэй повернулся к сестре: — В его горле по-прежнему скапливалась слизь?

— Дыхательные пути регулярно очищались, хотя там оставалось много очагов, вырабатывавших жидкостные выделения.

— Таким образом, чтобы окончательно перекрыть эти самые пути, особого усилия не требовалось?

— Пожалуй, нет.

— А скажите, — мягко произнес Мэй, — коль скоро прописанные вами успокоительные средства были все же не самого сильного свойства и позволяли ему пребывать в сознании, хотя и весьма заторможенном, не могло ли так получиться, что, проснувшись, он испытал сильнейшее потрясение от положения, в котором очутился?

Старшая сестра подозвала дежурную и посовещалась с ней.

— Такое вполне возможно, — наконец проговорила она. — Если не считать посттравматической инфекции, для ожоговых пациентов именно психологическая травма представляет главную опасность. Хотя обычно это происходит в несколько иной форме.

— Он был правша?

— Кажется, да.

Мэй повернулся к Лонгбрайт:

— Как ни странно, но мне представляется, что он действительно покончил с собой. Если вы присмотритесь к внутренней поверхности его среднего и указательного пальцев, то обнаружите небольшое обесцвечивание кожи, причем на тех самых местах, куда он намотал трубку, чтобы усилить хватку. — Мэй стал застегивать пальто. — Вы нам очень помогли, сестра. Боюсь, правда, что придется вас побеспокоить еще немного — что делать, труп необходимо сфотографировать и снять отпечатки пальцев.

Дежурившая ночью медсестра извлекла из кармана халата тонкий белый конверт.

— Это вам просил передать ваш коллега.

Нахмурив брови, Мэй принялся рассматривать конверт.

— И когда же он побывал здесь?

— Буквально за несколько минут до вашего прихода. Мэй достал лежавшее в конверте послание и прочитал его.

“Дорогой Джон,

уверен, что тебя крайне раздосадует мое вмешательство в проводимое тобой расследование. Просто мне хотелось, чтобы ты обратил внимание вот на что.

За двадцать минут до начала пожара часы на всей видеоаппаратуре в магазине Делла были кем-то отключены. Скорее всего, паренек отсоединял какой-то прибор и на несколько секунд случайно вырубил электричество. Улавливаешь, к чему я клоню?

Пип, пип.

Артур”.

Джон с недоуменным видом протянул записку Лонгбрайт. “Черт меня побери, если я действительно что-то улавливаю”, — подумал он.

— И что же мистер Брайан делал здесь в столь поздний час?

— А я думала, что вы знаете, — отозвалась старшая сестра. — Он регулярно, днем и ночью, причем примерно с равными интервалами во времени, наведывался сюда, чтобы справиться о состоянии этого пациента. Именно по его требованию мы установили в коридоре круглосуточный пост.

— Он понимал, что жизнь парня находится в опасности, — проговорил Мэй, когда они спустя несколько минут шли под дождем к автостоянке. — И, чтобы доказать свою правоту, посадил у двери дежурную сестру.

— Но она же все равно никого не заметила.

— Вот именно. Таким образом, он убедился, что посторонние люди ко всем этим смертям не имеют никакого отношения. Уверен, что он знает больше, чем рассказывает нам. Пожалуй, настало время менять наши методы расследования и переходить к более тесному сотрудничеству.

Мэя и Брайана коллеги обычно уподобляли двум полушариям головного мозга: Мэй — правая его часть, отвечающая за логическую статистику и сбор всевозможных фактов, а Брайан — левая, ведающая разработкой всевозможных версий и сведением воедино деталей, кажущихся на первый взгляд случайными. И вот теперь им предстояло объединить усилия и впредь действовать сообща.

— Знаете, почему мы топчемся на месте? — задал вопрос Мэй, распахивая дверцу машины перед Лонгбрайт. — Как ни странно, мы страдаем от переизбытка информации. Мы располагаем чрезмерно большим количеством фактов, вплоть до всевозможных мелочей. И вместо того, чтобы прояснять картину, они лишь затуманивают ее. Вы как себя чувствуете? Можете на несколько часов заехать в управление?

— Я не устала.

— Молодчина. Начнем с того, что в очередной раз просмотрим наше “роковое досье” и удалим из него все, что не имеет непосредственного отношения к интересующим нас смертям. Наверняка там были какие-то зацепки, которым мы не придали должного значения, поскольку буквально каждый день на нас обрушивалась все новая и новая информация. Так что давайте вернемся немного назад и покопаемся в наших материалах.

Пока Мэй вел машину, Лонгбрайт внимательно всматривалась в его лицо. Казалось, что пожилой детектив заряжен какой-то особой энергией, которая помогала ему ради получения ответов на интересующие вопросы вступать в схватку даже с самим временем. И она невольно подумала, способны ли вообще часы отмерять время, которое оставалось прошагать ему самому.

Дороти всегда доставляло наслаждение приходить в библиотеку утром по понедельникам — прохладная, умиротворяющая тишина читального зала как-то расслабляла ее. Брайан появился в тот самый момент, когда она открыла входную дверь и собиралась в поисках его выглянуть наружу. Поначалу ей показалось, что он совсем не изменился. Все тот же костюм-тройка, роза в петлице и потертая фетровая шляпа вызвали в памяти приятные воспоминания об их последней встрече. И лишь когда он снял свой головной убор, она увидела, насколько минувшие годы состарили давнего друга. Ей показалось, что он даже как-то усох и посерел, как бывает, когда свет в комнате не выключают полностью, а просто приглушают.