Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков - Николай Никулин

Поэтому слухи не так страшны, если ты избрал другой путь – путь находящегося в центре новостей. Может, оно и больно, зато очень престижно. Это о мертвых либо хорошо, либо ничего. А ты, судя по всему, на верной дорожке строительства жизни в славе. Но конечно, здесь нужно не забывать об осторожности.

Отчего могут пойти слухи? Знайте, что за вами следят и любое неосторожное движение может быть квалифицировано не в вашу пользу. Сплетни – они как наказание за содеянное преступление, если, конечно, это преступление из моральной области. Большинство из них, надо сказать, вполне себе правдивые, хотя бы потому, что каждый человек по природе не свят. Просто некоторых берегут и особенно не насилуют, но «дело» о каждом из нас хранится в специальном ящичке, откуда вовремя можно достать необходимое свидетельство. Как оно бывает? Вот скажут о тебе что-нибудь плохое, пусть даже и выдуманное, но ты так сразу не опровергнешь слух, а скорее даже подумаешь: «Откуда он знает?»

Это полицейский прием: утвердительно сообщить о твоем пороке, чтобы посмотреть на реакцию – как быстро ты в этом признаешься? Слухи, быть может, для того и существуют, чтобы обличать лицемерие людей. Даже про самых безгрешных можно сказать, что они – рабы гордыни с массой примеров проявления этого порока в жизни. В конце концов человек сам признается себе, что он не прав.

Как-то раз писатель и журналист Хантер Томпсон, будучи заинтересован в провале одного политического деятеля на выборах, сказал про него: «По слухам, он употребляет наркотики». Разумеется, разразился скандал, политика немедленно приставили к стене. Но он упорно отбивался. Так оно или не так – вопрос другой. Хорошенько досталось пареньку, но, с другой стороны, это был безупречный тест на прочность: доказал обратное – молодец, не доказал – стало быть, и сплетни не случайно появились. Но забавно здесь то, что Хантеру Томпсону, автору «Страха и отвращения в Лас-Вегасе» (произведению, мягко говоря, не для детей), пришлось оправдываться за свои слова.

– Хантер, вы оклеветали политика.

– Я не оклеветал, – уверенно признался он.

– Но вы сказали, что он употребляет наркотики.

– Я сказал, что «по слухам» он употребляет наркотики.

– А кто же распустил эти слухи?

– Я.

И в общем, не придерешься. Выдумка оказалась великолепной.

Сплетни – это форма поклонения. Когда мы говорим «кто-то», «говорят», «считается», «есть мнение», то мы опираемся на мнения неизвестных нам людей, с сомнительной компетенцией. Да и вообще, кажется, что это моветон. Если уж взялся доказывать ту или иную точку зрения, то опирайся на мнение конкретного научного работника, который протер все свои штаны до дыр, разрабатывая концепцию по тому или иному вопросу. Это называется «профессионализм», а не просто «решил поболтать».

Однако в древности так отнюдь не считали. Вернее, не были столь категоричны.

Собирались у кого-нибудь дома, устраивали пир – сначала ели, а потом вели сладкоречивые разговоры.

Вспомним, к примеру, классический «Пир» Платона, в котором по очереди греческие мудрецы произносили речи во имя любви. Они обращались к знаменитым именам – Гомеру, Гесиоду, – цитировали их по памяти, а также часто просто ссылались на истории, передававшиеся из уст в уста, которые на поверку оказывались просто анекдотами.

В этом и заключалась мудрость: греки старались заучивать стихи и истории наизусть, но, право слово, не всегда это удавалось безупречно. А иной раз авторство истории вообще упускалось со словами: «Один человек сказал». Тут не было никакого недоверия – мысль жила в словах, речах, риторических формулах.

Возьмем, к примеру, книгу Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Так он рассказывает о философе Аристотеле:

«Один болтун, сильно докучавший Аристотеля своим пустословием, спросил его: „Я тебя не утомил?“ Аристотель ответил: „Нет, я не слушал“».

Какой болтун? Когда это произошло? При каких обстоятельствах? Не важно. Важно то, как остроумно ответил Аристотель, даже если такого при жизни не было (говорят, что Диоген много себе позволял фантазировать и домысливать). Это добавляет убедительности образу Аристотеля, которого обычно представляли довольно угрюмым человеком.

Или вот еще про Платона и Сократа:

«Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал „Лисия“, воскликнул: „Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!“, ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил».

Опять же очень похоже на анекдот. Но кто может с уверенностью сказать, что такого не было? Слухи? Сплетни? А кто сказал, что в них не бывает правды?

«Часто Сократ говаривал, глядя на множество рыночных товаров: „Сколько же есть вещей, без которых можно жить!“»

Даже если он такого не говорил, уж очень похоже на правду!

«Когда Антисфен повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, Сократ сказал Антисфену: „Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие“».

Ну настоящий Сократ! Вот как бы бедолаги-ученые доказывали существование так называемой «иронии Сократа» без таких показательных примеров!

Да и образ Платона не был бы объемным без сплетен, которые тщательно собрал Диоген Лаэртский:

«Однажды, когда к Платону вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог это сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: „Не будь я в гневе, право, я бы тебя выпорол!“»

А вот еще какая славная история про Аристотеля: «Диоген предложил Аристотелю сушеных смокв; но он догадался, что если он их не возьмет, то у Диогена уже заготовлено острое словцо, и взял их, а Диогену сказал: „И словцо ты потерял, и смоквы!“»

Про Пифагора:

«Жизнь, говорил Пифагор, подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до единой только истины».

Про развратника Эпикура:

«Эпиктет обзывает Эпикура развратником и бранит последними словами. Тимократ, брат Метродора, сам учившийся у Эпикура, но потом покинувший его, говорит в книге под заглавием „Развлечения“, будто Эпикура дважды в день рвало с перекорму и будто сам он еле-еле сумел уклониться от ночной Эпикуровой философии и от посвящения во все его таинства».

Ученые мужи свидетельствуют: если прочитать сохранившиеся труды Эпикура, то можно убедиться, что он не призывал жить припеваючи и отдаваться всецело чувственным порывам. Его философия гораздо глубже и многообразнее. Чувственные потребности бывают разных видов (дальше идет перечисление видов), а их удовлетворение имеет несколько причин (далее следует список причин), а также и возможных последствий (далее – последствия). Но осмысление этих причудливых умствований оставим таким же причудливым умникам. Эпикур остался в истории совершенно другим – веселым, озорным, праздношатающимся. И даже если он таким на самом деле не был, слухи сделали из него человека с репутацией повесы. И таким мы его любим по сей день. Во многом, как ни странно, благодаря – внимание! – слухам. Да и мы, заметит читатель, неоднократно прибегали к этому приему, употребляя «говорят» и «по слухам». Делаем мы это не из невежества, а чисто из риторических побуждений, дабы сделать сплетни и слухи частью культурного достояния (а может, просто оправдать себя).