Профи крупного калибра - Михаил Нестеров

Ну, клоун!

Олег не мог остановиться, и только подобревшие вдруг глаза секс-старца и проступившая на его лице улыбка уняли наконец-то приступ смеха.

– Спасибо вам, Василий Ефимович. За то, что вы есть. Что посетили наш город. Приезжайте еще, будем вам рады.

– Ты о чем это подумал, стервец? – дружелюбно спросил Шерстнев.

– А я только об одном и думаю.

– Ну ладно, повеселились – и хватит. Я заметил: у тебя плохая манера – не выслушивать собеседника до конца. Так вот, Олежек, постарайся, очень постарайся, чтобы твоя жена пришла не одна. Наляжем...

– «Наляжем» – это я уже понял.

– Не лыбься! Наляжем на винцо, наладим разговор – тут мне и флаг в руки. Флаг, понял? Я умею долго и красиво говорить, ночь пройдет незаметно.

– Зачем все это, не пойму?

– Затем, что тебе нужно алиби. Одного меня недостаточно, как и твоей жены, поскольку она лицо заинтересованное. А вот подруга должна и обязана подтвердить, что ни ты, ни я в эту ночь из дома не отлучались. Если потребуется, затянем вечеринку – до девяти, до десяти утра.

– Я согласен – у меня нехорошая манера перебивать и недослушивать, а вот вы все время говорите загадками. Что-то должно случиться этой ночью? С Поляковым?

– Я обещал, что вытащу тебя из дерьма, в которое ты влип, вот и доверься мне.

«Судя по всему, Лев уже здесь, – размышлял Василий Ефимович. – Возможно, ночью он и предпримет попытку устранить Полякова». Если бы не этот болван Скачков, Шерстнев не стал бы тревожить свою голову, изыскивая подходящее для него алиби. Впрочем, тут была обоюдная заинтересованность: Олег был нужен старику. Пока. Когда уедет, забудет о его существовании.

И еще о Леве Радзянском. Время позволяло ему сделать свое дело и утром. Если бы Шерстнев знал о существовании некоего графика Полякова, взявшего за привычку съедать в кафе «На Тенистой» пару стейков на завтрак, и что об этой привычке осведомлен Радзянский, он бы не ломал голову, а отпустил Олега ко всем чертям.

– Пожалуй, по телефону толкового разговора не получится, – продолжил Василий Ефимович. – Вот что, Олег, ты действительно езжай, прояви настойчивость, в крайнем случае скажи, что у тебя гостит известный писатель из Москвы. Должно сработать, женщины падки на такие вещи. Чтобы это не выглядело предложением к пошлой случке, прямо скажи о моем возрасте. Что, мол, у писателя только руки поднимаются. Не по этому ли поводу ты ржал, стервоза?

– Как раз наоборот, Василий Ефимович. Вы больше ничего не хотите сказать? – спросил он. – Основное я понял, но вот детали...

– Всему свое время, сынок, – уклонился от ответа Шерстнев, – ты все узнаешь, – мысленно продолжив: «Льва узнают по когтям».

От этой мысли старику снова стало не по себе. В очередной раз он пожалел, что затеял опасную, смертельную игру навылет.

Сегодняшнюю ночь вместе с Леной провел чеченец по имени Ахти. Видимо, он получил от Руслана определенные инструкции, потому что держался от пленницы на расстоянии. Он устроился в кресле, приставив его к двери, и мешал девушке спать, забрасывая ее вопросами, которые указывали на его сексуальную озабоченность.

– Расскажи, как ЭТО было у тебя в первый раз? Что ты чувствовала? Где это произошло?

В конце концов девушка не выдержала и рассмеялась:

– Тебе действительно интересно или у тебя еще не было женщин?

В окно бил свет уличного фонаря, и Лена, повернув голову в сторону оскорбленного смехом стража, отчетливо различила его перекосившееся от злобы лицо. Она знала, как окончательно вывести из себя горячего кавказского парня, стоит только сказать одну коротенькую фразу: «Спроси об этом у своей мамы».

Когда ей было тринадцать лет, после дня рождения матери у них на ночь остались подруга именинницы тетя Зина и ее муж. Их разместили в комнате девочки, а Лене постелили на диване в зале. Ночью она встала в туалет и спросонья вернулась в свою комнату... В полутьме она не различила лиц маминой подруги и ее мужа, стоящего на коленях вплотную к кровати и вполоборота к двери, на его плечах лежали ноги жены. Он делал довольно редкие движения: резкие, глубокие, словно ввинчивался в женщину, и в конце движения надолго застывал, подтягивая ее тело к себе.

В представлении тринадцатилетней девочки это выглядело открытием, поскольку в уме или в глубине души не созревшей или созревающей женщины все движения должны быть по крайней мере ритмичными, ибо ритм – и только он – должен дать наслаждение обоим. Оказывается, постигала она, все гораздо сложнее и... захватывающе. Лена смотрела на любовников, сжимая бедра, чувствуя, как в низу живота рождается горячая волна, и задерживала дыхание на столько, на сколько способен был этот мужчина задержаться внутри женщины.

Девочка тихонько вышла из комнаты, надеясь, что ее неожиданного появления не заметили. Впрочем, фантазия подсказала, что ее все же видели, что это «показательное выступление» для нее и заранее спланировано, дабы показать, что же такое на самом деле половая жизнь. Или секс. Несмотря на сравнительно малый возраст, девочка вывела собственную формулу, в которой половая жизнь до некоторой степени выглядела обузой, что может со временем надоесть. Много позже она укрепилась в своем мнении: секс и половая жизнь – несовместимые понятия. Секс в отличие от последней – удовольствие и радость.

Первое время после того случая, когда приходилось сталкиваться с маминой подругой, девочка опускала глаза и невольно краснела. И только совсем недавно, где-то около полутора лет назад, встретила ее совсем другим взглядом.

* * *

«Расскажи, как ЭТО было у тебя в первый раз? Что ты чувствовала? Где это произошло?»

Поначалу задремавшая было пленница не сообразила, кому принадлежат эти глупые слова. Наконец до нее дошло, что это охранник вот уже на протяжении часа твердит одно и то же, сделав небольшой перерыв, когда от оскорбительных слов девушки вначале закипел как чайник, потом остывал.

– Слушай, перестань приставать, а? Я спать хочу. Если тебе интересно, можешь спросить об этом у этой мрази, его, кажется, Вадимом зовут.

– Я скажу ему, что ты назвала его мразью.

Лена с неприкрытым удивлением посмотрела на Ахти, словно перед ней находился десятилетний мальчик, привыкший ябедничать; тогда становится понятна его озабоченность.

– Вот и скажи ему. А меня оставь в покое.

Не обращая внимания на охранника, Лена встала и взяла со стола сигарету. На ней был только купальник, и ее фигура четко вырисовывалась в подсвечиваемом окне.

На улице благоухали магнолии, к ним примешался запах моря, легкий бриз доносил шум прибоя, с ним переплеталось мелодичное пение ночной птицы и шорох листвы.

Но все это оставалось за стеклами закрытых окон, а здесь, в комнате, стояла духота; единственные звуки – неконтролируемое сопение бодрствующего охранника.