Днем с огнем - Карина Вран

Из полезного: он успел услышать разговор двух незнакомцев, мужчины и женщины. "А это ее укокошит?" — спрашивал мужской голос. "Не обязательно. Если да — хорошо, если нет — не страшно. Границы бедовости важнее", — отвечал женский голос. После этого моторист не помнил ничего, кроме темноты.

Границы бедовости — это была явная отсылка к Беде-Беде, пророчице несчастий. Но в чем заключалась конечная цель, никто пока не понял. А лично я не понял, почему после того, как моторист услышал то, что услышал, его не прибили на месте.

Далее: на момент эвакуации моториста никого больше на теплоходе не было. Зов о помощи, который услыхал Сергей, был зовом Феди Ивановны. Подала она его не голосом, а как-то иначе. Как? Меня не просветили. Как не просветили о том, что за таблеточки при измельчении меняют свойства стали, и что за платочки меняют ход времени — или что там с таймером произошло. И о том, как старушка очутилась в саквояже, мне тоже не рассказали.

Вместо этого мне передали приглашение на обед с Федей Ивановной. В воскресенье, в два часа пополудни, если мне будет угодно. И адрес на визитке. Тут, кстати, недалеко, на Итальянской.

Федя Палеолог. Палеограф. Папиролог. После этих трех "п" (и одной "ф") у меня глаз стал подергиваться.

— Постараюсь явиться, — находясь под впечатлением (и глаз все еще дергало) сказал я. — По…явиться.

Из не менее ценной информации: мне пообещали, что от разгневанного водного хозяина проблем не будет. С ним сам Рыков Семен Ильич будет договариваться, прояснять ситуацию. Я для себя решил так: к Октябрьской набережной без нужды не соваться. Хотя бы в ближайшее время. А потом — верить в дипломатический успех Семена Ильича. Я же во всей этой истории был сбоку-припеку.

Той безграничной веры в начальство Сергея, как у самого Сергея, я не имел. Живо и ярко в ушах звучало вчерашнее: "Тут нет такого! Нет! Да нет же!"

Кошар, кстати, меня так сурово вечером за дурость отчитал: долг я отдал, потушив пожар. Стоять и ждать, пока что-то дотикает, такого уговора не было. Хотя чуть позже он меня заверил, что во взрыве конкретно у меня был шанс уцелеть. В зависимости от силы взрыва, расстояния меня от источника, полученных одномоментно травм. Шанс был невелик, но он был. По крайней мере, огонь от взрыва меня бы не опалил.

— Серег, — довольно-таки фамильярно обратился я к служивому. — Есть какие-нибудь соображения? Не обязательно официальные. Твои личные.

Парень подернул щекой, как от резкой зубной боли.

— Беда-Беда заголосила во вторник. Десятого. Теплоход прибыл из Казани. Десятого.

— Думаешь, проверятели границ бедовости на нем приплыли? — нахмурился я.

Тот момент, когда Злыдень перестал был персонажем одиночным, превратившись в некую группу лиц, сам по себе приятного внес мало. Он (момент этот) ничегошеньки не прояснял, зато ставил новые вопросы. Что это за люди? Люди ли? Почему они объединились и какие преследуют цели? Как все это прозевали ответственные личности?

— Допускаю, — с сомнением произнес Крылов. — Или на теплоходе плыл сообщник. Не знаю даже, в какую сторону копать: всюду тухло и беспросветно.

— Если я смогу помочь — помогу, — сдвинул брови я. — Чем смогу. Не стесняйся обращаться.

Кошар бы за эти слова меня… не знаю, наверное, сразу бы прибил, чтоб меньше мучился. Доброй волей вписался в неведомый, как говорит порой Находько, блудняк. Весьма вероятно — со смертельным исходом. Мал Тихомирыч шерстистому еще и помог бы, приговаривая: "Ох, дурак! Ох, балбесина! Дуралей и обалдуй!"

И это я еще не стал представителям славянского эпоса сообщать, что у меня очередная авантюра запланирована. На утро после ближайшей смены.

Это все влияние пятницы, тринадцатого. Не иначе.

— То, что ты видел — определенно горевший в тридцать седьмом Зимний, — наполовину одетого меня выцепила Таша, увлекла в противоположный от окна угол мужской раздевалки и принялась вещать. — В этом я убеждена. Тогда, по заметкам очевидцев, действительно случился эпизод с зеркалом, гвардейцами и биноклем. Бинокль швырял в зеркало сам Николай I. Что любопытно, почти годом ранее в городе случился еще один сильный пожар. Сгорел балаган Лемана на Адмиралтейской площади, театр пантомимы.

Обычно холодная, неэмоциональная Бартош, ведя рассказ, выглядела крайне увлеченной. Вероятно, перелопатила дюжины пыльных фолиантов, пока я был в разъездах. Теперь же почерпнутые сведения искали выхода. Словом, я не стал сопротивляться, когда меня настойчиво позвали в сторонку. Рубашку-жилетку-бабочку можно было надеть и не возле шкафчика. Чего Таша там не видела?

— Как ты знаешь, в те годы балаганы на масленичные гуляния были популярны, — продолжала Арктика; я ничего такого не знал, но кивнул, чтоб не казаться совсем уж неотесанным поленом. — Балаган Христиана Лемана был на вершине популярности. Первое место в топе занимал, как бы сейчас сказали. Однако о самом Лемане я ничего найти, по сути, не смогла. Где и когда родился, где и когда скончался, у кого обучался театральному мастерству: а игру его отмечали, как превосходную; чем он занимался до приезда в Россию — ничего из этого.

— В самом деле любопытно, — девушке удалось передать мне толику своей увлеченности. — Даже загадочно.

— Именно! — Таша изящно шевельнула пальцами. — Балаган Лемана изволили посетить Николай I вместе с наследником. О Лемане говорили, Лемана хвалили. Но все это — о балагане, личность Лемана как будто никого и не интересовала. В заметках современников нет ничего, кроме впечатлений о представлениях и яркости оформления балагана. Биография? Нет, не слышали. У Лемана был брат, с которым они вместе прибыли из Европы. Брат остался в Москве, Христиан перебрался в Петербург. Еще у Лемана был зверинец. Сам Леман выступал, как паяц. Но славу ему принесли балаганные постановки пантомим-арлекинад. С совершенно невозможными, фантастическими "превращениями".

Бартош вытянула шею, ожгла меня взглядом льдисто-серых глаз. Я запутался в пуговицах жилетки, криво их застегнул.

— Эффекты с фантастическими превращениями достигались некими машинами, — не дождавшись от меня реакции, продолжила Наталия. — "Черный кабинет", так они назывались, со сложной системой зеркал.

— Снова зеркала? — "проснулся" я, отвлекаясь от петель на жилетке.

— Снова зеркала, — Таше надоела моя возня с пуговицами, и она, стряхнув мои руки, за пару секунд привела мою форму в порядок. — Я немало любопытного нарыла о сюжетах представлений. Мне очень понравилась фраза из газеты: "Распустить храм, раздеть чертей и поджечь фейерверк".

— Это все еще про театр или уже про власть, пришедшую на смену царской? — вставил реплику.

— Смешно, — изобразила слабый хлопок в ладоши Бартош. — Так вот, про феерии, точнее, про пожар. Загорелись стропила. Между пантомимами на сцену выскочил актер и закричал: "Господа, пожар, горим!" — за что сорвал аплодисменты. В одном письме мне попалась версия, что: "Горим!" — вскричал сам Леман. Тут не знаю, других подтверждений не нашла. Дальше было красочно и ярко, в стиле балагана Лемана: играла музыка, пылали декорации, вся сцена была объята пламенем. Публика кричала: "Браво!" — правда, потом до зрителей дошло, что огонь не совсем театрален, и тогда началась дикая давка. Погибли почти все, кто был внутри. Горящее здание оцепила полиция, никого не пуская до прибытия пожарных.