Полночная чума - Грег Кайзер

— Это ничего не меняет, — отрезал Волленштейн. Самообладание наконец вернулось к нему.

— Это меняет все! — крикнул в ответ Грау.

— Неправда. Это ровным счетом ничего не меняет, — спокойно возразил эсэсовец. — Главное для нас — это не дать болезни распространиться… — Волленштейн выдержал паузу и добавил, — на ваших солдат.

— И как по-вашему… — начал было Грау, но Волленштейн не дал ему договорить.

— Я уже сообщил моим людям, чтобы они прибыли сюда, — сказал он. — С минуту на минуту сюда прибудут два десятка.

— Но этого недостаточно. У меня примерно столько же человек сейчас перекрывают дороги. И если их отозвать…

— Нет, пусть остаются там, где есть. Мои люди заглянут в каждый дом. Обшарят весь городок. Закроют его на карантин, — Волленштейн посмотрел на карту и ткнул большим пальцем в самый центр. — Церковь, она вместительная. Как только всех в нее сгонят, я сам разберусь, что делать дальше. Для заболевших у меня есть лекарство. Другие смогут разойтись по домам.

— Лекарство? — удивился Кирн. — То самое, которое вы не дали Тардиффу? Потому что, по вашим собственным словам, оно бессильно помочь заболевшим?

Волленштейн даже бровью не повел.

— Я не говорил таких слов, — спокойно возразил он и вновь посмотрел на гауптмана. — Я только что улучшил свойства этого лекарства. Оно проверено на остальных — сами понимаете, на больных евреях. Но сейчас часть из них пошла на поправку.

— На евреях, — задумчиво повторил Грау. — Разумеется, на ком же еще.

Лжец, подумал про себя Кирн. Если у эсэсовца есть лекарство, то он японская обезьяна.

— Через несколько часов я очищу город, и вы сможете вновь заниматься своими делами.

Грау молчал. Было слышно, как по оконному стеклу барабанит дождь.

— В таком случае, начинайте, — произнес он.

— Гауптман, не верьте… — начал было Кирн.

— Я беру это дело под личный контроль, — заявил Волленштейн.

Грау кивнул. Он устал и хотел вернуться к тем вещам, которые были бы ему понятны. Не к какой-то там невидимой заразе, предназначенной для врага, а к неприятелю во плоти и крови, который угрожает ему с оружием в руках.

— Доктор, у меня к вам просьба: пусть ваши люди отскребут мостовые до блеска, чтобы с булыжников можно было есть, — произнес он. — Или в крайнем случае это за вас сделает погода, — он махнул в сторону окна, по которому стучали струи дождя. Затем открыл дверь и вышел вон.

Волленштейн посмотрел на Кирна, но ничего не сказал.

— Я вам это еще припомню, — прошипел он, спустя минуту.

— Очень на это надеюсь, — отозвался Кирн, — иначе, согласитесь, какая напрасная трата времени и сил.

С этими словами он поднял искалеченную руку.

Доподлинно известно, что они умирали грудами, их хоронили грудами, иными словами, не считая и не записывая, кого хоронят.

Даниель Дефо

Им дважды пришлось вернуться назад, когда они натыкались на немцев, которые обходили дом за домом. Оба раза они едва успели спрятаться за углом или отступить в переулок, из которого затем следили за бошами. Те выгоняли людей из домов на улицу, орали на них на странной смеси отдельных французских слов и немецких фраз. И так всех до единого. У них на глазах какой-то немец вытолкнул из дверей на улицу полного мужчину. Затем размахнулся винтовкой и прикладом ударил в лицо. Мужчина качнулся и упал на мокрую от дождя мостовую.

Странным было то, что на всех немцах были резиновые фартуки, а лица спрятаны под марлевыми повязками. Похоже, они боялись, что в городе есть больные.

Бринк не боялся, однако на душе было тревожно. Если немцы опасаются чумы, это может означать лишь одно: несмотря на следы уколов на тех евреях, действенного антибиотика у них пока нет. Потому что имейся он у них, они наверняка начали бы делать инъекции. Впрочем, Аликс не оставила ему времени на размышления. Вместо этого она повела его за собой по узеньким улочкам дальше. Иногда им даже приходилось протискиваться сквозь стену живой изгороди, отделяющую один дом от другого. И наконец она привела его к своему дому. Это было единственное место, где могли переждать, пока не решат, что им делать дальше.

Дождь был холодным и шел плотной стеной. К этому моменту Бринк уже промок до нитки. Шагнув в узкий дверной проем, он снял с головы кепку и выжал ее. Затем стряхнул воду со лба и волос. Аликс стояла рядом с задней дверью небольшого дома, зажатого с обеих сторон другими домами. Она потянула задвижку и вошла внутрь.

За дверью была кухня. В коридоре горел свет. Его отбрасывала точно такая же керосиновая лампа, что и в доме Клаветта.

— Мама! — позвала Аликс. В доме было так же тихо, как в кузове грузовика за Сент-Ричардсом. Но зато здесь, как в доме его деда и бабки, пахло свежеиспеченным хлебом. Внутри дома было так тепло, что у Бринка зачесалось лицо.

— Мама! Ален!

На столе, который занимал всю середину кухни, стояло тяжелое блюдо. А на нем — тонкая корочка хлеба. Почти как когда-то дома, подумал Бринк. Его младший брат Донни имел привычку оставлять недоеденные куски, даже когда был голоден. Как будто стеснялся оставить после себя чистую тарелку.

— Мама! — позвала Аликс и вышла в освещенный коридор. В этот момент Бринк услышал стук. Как будто на втором этаже на пол упало что-то тяжелое. Он вытер кепкой лоб. Аликс выскочила в коридор, и в следующий момент он услышал, как она бегом устремилась вверх по лестнице.

— Мама! — позвала она мать еще раз. — Это я, Аликс! Отзовись!

Перешагивая за один раз через две узкие ступеньки, Бринк бросился за ней на второй этаж, моля Бога, лишь бы не найти там посиневшее тело, как у Клаветта, или, не дай Боже, почерневший труп, как в доме Тардиффа. Прижавшись ладонью к косяку, Аликс стояла в дверном проеме справа от лестничной площадки. Под ногами, на деревянном полу, натекла лужица воды.

Бринк бросил взгляд ей через плечо. Они были живы. Мать сидела в красном кресле возле окна. На коленях у нее, прильнув головой к ее плечу, примостился маленький мальчик, на вид лет шести-семи, в длинной ночной рубашке. Мать поглаживала ему волосы. Кровать рядом с креслом стояла пустая, хотя видно, что на ней спали, потому что одеяло ворохом лежало посередине.

Мальчик проснулся от кашля. Бринку не надо было ничего объяснять. Он вновь посмотрел на мать девушки, на этот раз на ее лицо. Даже в тусклом свете лампы было видно, что оно пылает. Над верхней губой блестели капельки влаги, а когда она убрала со лба прядь волос, Бринк заметил, что тот тоже блестит от пота. Мальчик оторвал голову от ее плеча и кашлянул ей в грудь — раз, второй. Надрывный, влажный кашель. Затем он простонал — этот стон показался Бринку сродни стону бездомного пса — и вновь закашлялся.