Пропавшая - Майкл Роботэм

Джерри уже в конце улицы. Он оглядывается, и в этот момент Али въезжает ему плечом в живот, хватает руками за пояс и опрокидывает на землю. Она прыгает коленями ему на грудь, и я почти слышу, как воздух выходит у него из легких.

Сев на него верхом, она заламывает ему руки за спину, чтобы надеть наручники. Но когда она пытается снять их с пояса, Джерри резко откидывает голову и бьет ее затылком в подбородок. Али откидывается назад, но продолжает сжимать его коленями, не давая подняться.

Я с трудом встаю и хромаю к ним. Нога онемела и почти не слушается.

Джерри удалось встать на четвереньки. Али сцепила ноги у него на животе и едет на нем, как ребенок, играющий с отцом «в лошадку». Она хватает его руками за шею, стремясь нащупать дыхательное горло. Джерри отрывает руки от земли и пытается встать. Вот он выпрямился. В нем шесть футов роста и двести фунтов веса.

Я понимаю, что сейчас будет. Слышу собственный крик, велящий Али отпустить его, но она лишь крепче прижимается к Джерри. Рядом с ними двор огибает кирпичная стена высотой в фут, с острыми краями.

Брандт поднимает Али, ухватив ее за ноги. Потом смотрит прямо на меня. Из его груди вырывается странное, звериное рычание. Потом он падает назад, на стену, так что спина Али, оказавшейся внизу, принимает на себя всю силу удара. Она сгибается – и ломается.

Я ничего не слышу. Только свой голос, зовущий Али по имени. Рабочие-газовщики застыли в своих комбинезонах, покрытых красноватой пылью, – словно окаменели. Я смотрю на одного из них и ору, пока его взгляд не перемещается с Али на меня.

– Вызовите «скорую»! Немедленно!

Боль в ноге забыта. Тело Али безжизненно свешивается со стены. Она так и не пошевелилась. Лучи света преломляются, отражаясь от хромированных машин на парковке и от слез в ее глазах.

Я опускаюсь рядом с ней на колени: она смотрит прямо вверх, я вижу свое отражение в уголках ее глаз.

– Я не чувствую ног, – шепчет она.

– Оставайся на месте. Скоро прибудет помощь.

– Думаю, что здорово вляпалась.

– Это был прекрасный захват. Где ты этому научилась?

– Четыре брата.

– Чему только учат нынешних девочек!

Она прерывисто дышит. Бог знает, что у нее сломано. Я хотел бы сложить в ее теле все, как было. Если бы я мог!

– В обычных обстоятельствах я не побеспокоила бы вас, сэр, но не уберете ли вы мне волосы с глаз?

Я отвожу ей челку со лба.

– Может, мне завтра взять отгул? – говорит она. – Сесть на «Евростар» и поехать в Париж за покупками.

– Может, я съезжу с тобой.

– Ненавижу ходить по магазинам и ненавижу Париж.

– Знаю, но иногда надо сменить обстановку.

– А как же Микки?

– Мы к тому времени ее найдем.

У меня нет одеяла, чтобы укрыть ее, нет воды, чтобы дать ей попить. Она больше не плачет. Ее глаза серьезны, как глаза смертельно раненного оленя. Я слышу сирену «скорой помощи».

Джерри Брандт давно сбежал. После себя он оставил помятую цветочную клумбу и обрывок футболки, зажатый в пальцах Али.

Я ненавижу больницы. В них полно ужасных болезней, названия которых оканчиваются на «-ия» и «-ома».

Я знаю, о чем говорю. Моя первая жена умерла в больнице от рака. Иногда я думаю, что, возможно, больница приносила ей еще больше страданий, чем сама болезнь.

Она умирала два года, но казалось, что дольше. Лора считала каждый новый день подарком, однако я не мог относиться к этому так же. Для меня это было медленной пыткой: бесконечные визиты к врачу, обследования, лекарства, плохие новости и бодрые улыбки, скрывающие правду.

Клэр и Майклу было всего лишь тринадцать, но они довольно хорошо это перенесли. А вот я сошел с колеи. Исчез и провел полтора года, перегоняя в Боснию и Герцеговину грузовики с медикаментами. Мне надо было остаться дома, рядом с детьми, а не присылать им открытки. Вероятно, поэтому они так меня и не простили.

Меня не пускают к Али. Врачи и сестры проходят мимо меня, как будто я – пластмассовый стул в комнате ожидания. Дежурная медсестра Аманда – полная деловитая особа. Когда она говорит, слова выпрыгивают у нее изо рта, как десантники.

– Придется подождать хирурга. Он скоро придет. В автоматах можете купить кофе и печенье. К сожалению, деньги не размениваю.

– Но мы ждем уже шесть часов.

– Осталось совсем недолго, – отвечает она, пересчитывая бинты в ящичке.

Родственники Али прислушиваются к нашему разговору. Ее отец подался вперед, опершись лбом на руки. Тихий, почтенный человек, он похож на подбитый корабль, который медленно погружается в пучину.

Ее мама держит в руках бумажный стаканчик с водой, куда периодически опускает пальцы и проводит себе по векам. Три брата Али тоже здесь и бросают на меня холодные взгляды.

От моей рубашки исходит запах пота. Тот самый запах, который наполняет самолет, когда бизнесмены снимают пиджаки. Я отхожу от медсестры и бреду к своему стулу. Проходя мимо отца Али, останавливаюсь и дожидаюсь, когда он поднимет на меня глаза.

– Мне очень жаль, что так случилось.

Из вежливости он пожимает мне руку.

– Вы были с ней, инспектор?

– Да.

Он кивает и смотрит куда-то мимо меня.

– Почему женщина должна ловить выродков и преступников? Это мужская работа.

– Она очень хороший полицейский.

Он не отвечает.

– Когда моя дочь была поменьше, она была замечательной спортсменкой. Спринтером. Однажды я спросил ее, зачем она так быстро бегает. Она сказала, что хочет догнать будущее – посмотреть, какой станет, когда вырастет. – Он улыбается.

– Вы можете ею гордиться, – говорю я. Непонятно, кивает он или качает головой.

Я иду в туалет и ополаскиваю лицо холодной водой. Снимаю рубашку и мою под мышками, чувствуя, как вода течет мне за пояс. Потом закрываю дверь кабинки, опускаю крышку унитаза и сажусь.

Это моя вина. Я должен был с самого начала подняться наверх и встретить Джерри Брандта. Я должен был поймать его, пока он не перепрыгнул через забор. Я до сих пор вижу выражение его лица, когда он взял Али за ноги и упал назад, разбив ее тело о стену. Он знал, что делает. Теперь я обязан его найти. Я его поймаю. И возможно, мне повезет и он окажет сопротивление при аресте.

В следующее мгновение я вздрагиваю и просыпаюсь. Я заснул в туалетной кабинке, прислонившись головой к стене. Шея одеревенела, и я с трудом поворачиваю ее.

Какой сегодня день? Понедельник? Нет, вторник, утро. Наверное, утро, хотя еще темно. Я даже не смотрю на часы.