Евроняня - Наталья Нечаева

– Постойте! – наконец сообразил Хреновский. – Так мы же с вами говорили про уличные автоматы, а это – совсем другое дело! Про уличные, да, я, как и обещал, выступлю в парламенте!

– Извините! – снова влез Шуганов. – Но наша партия уже готовит такой закон!

– Пока ты будешь готовить, я его уже приму! – хвастливо заявил демократ.

– Забота о подрастающем поколении всегда была прерогативой коммунистов! – зычно возвысил голос коммунист.

– А это видел? – Хреновский умело сложил крупный выразительный кукиш.

– Стойте! – Ника встала между оппонентами. – Если вас так волнует будущее страны, почему бы вам не объединиться? Что вы все время делите? Это же не выигрыш на автоматах!

«Бандит», будто и впрямь устыдившись праведного народного гнева, смущенно мигнул и погас.

– Гениально! – выдохнул Шуганов. – Адольфыч, ты понял, что предлагает наш электорат? Это политическая платформа для объединения патриотических сил!

Хреновский задумался, посверкивая острым глазом. Делиться славой со всегдашними оппонентами ему очень не хотелось! Однако истинная любовь к родине и искренняя забота о ее будущем в конце концов пересилили.

– Ладно! – Кулаком, мобильно трансформированным из кукиша, он двинул Шуганова в плечо. – Согласен. Выступаем с совместной законодательной инициативой!

Игроки, забыв о Нике, автоматах, политических разногласиях, стали бурно обсуждать детали предстоящего судьбоносного марш-броска: кто готовит текст, кто войдет в группу, на каких принципах строить объединительную платформу…

– Знаете, Вероника, – улыбнулся молчавший все это время Дмитрий, – кажется, вам удалось то, что не удавалось России на протяжении последнего десятилетия! – Взял ее под локоть. – Вы меня снова восхищаете! Пойдемте к Спартаку, на этом празднике жизни мы точно лишние!

* * *

Скульптура Нику потрясла. Жестокой правдой и величественным реализмом. Волчица оказалась сухопара, грудаста, а улыбка, с коей она взирала на людей, была поистине ужасна. Сзади волчица была очень похожа на Дарика. Спереди – на Гену. Ника даже оторопела от этого сходства!

Спартак же, напротив, являл собой сгусток мышц, сухожилий и суставов. Понятное дело, решила Ника, раб, вечно голодный, оттого и на бунт пошел.

Спартак нависал над волчицей сзади, вот-вот вцепится крючковатыми пальцами в массивную шею! Одна его нога была многозначительно откинута – видно, во время удушения он собирался ее еще и оседлать. Гордая зверюга, судя по всему, о неминуемой смерти не подозревала. То ли нюх отказал, то ли очень спешила к брошенным Ромулу и Рему, чтобы накормить будущих созидателей рабовладельческого строя. Под напрягшимися от распиравшего их молока сосками волчицы стояло ведро.

«Ага, – подумала Ника, – значит, он ее еще и подоить собрался. Чтобы братья-близнецы первое время с голоду не померли. Хоть и раб, а детей жалеет!»

В общем, скульптура девушке не понравилась. Доить мертвую волчицу – это все же извращение…

– Ну как? Впечатляет? – улыбаясь, спросил Дмитрий.

Ника лишь пожала плечами: обижать великого мастера не хотелось, а врать она не умела.

«Вот если бы волчица и мордой была как Дарик или как Анжи, то есть добрая. А рядом с ней играли те самые Ромул с Ремом, да пусть хоть бы и молоко прямо из груди сосали, это было бы куда симпатичнее… Не приведи бог, приснится!

Почище, чем ЕВРов картинный кошмар до ее исторических улучшений. Может, Ркацители свои услуги предложить? – задумалась Ника. – Все же жалко итальянцев, за что им такое? Страна-то вроде хорошая…»

– Проходите, будете первыми зрителями! – Открылась вдруг дверь совершенно с другой стороны. Видимо, с черного хода. – Прошу!

В зал, где Ника с Дмитрием были вдвоем, гуськом стали вплывать гости. Первой гордо прошествовала…

Не может быть! Вероника даже рот зажала, чтобы не вскрикнуть. Вот, значит, о каком сюрпризе талдычила Гена!

Бонсерат Лавалье, собственной персоной! Величественная, как Спасская башня, с высоким черным венцом волос над гладким молочным лбом, ротиком маленьким, как капелька вишневого варенья… Ника и раньше всегда удивлялась, как в таких крошечных губках помещается такой гигантский голос?

На оперной диве было сногсшибательного цвета платье, бирюзово-сиреневое, переливающееся, будто и не из ткани, а из тонкого пластика или из толстого капрона. Вот как если бы несколько школьных бантов один на другой сложить, чередуя: сиреневый – бирюзовый, снова сиреневый…

За Бонсерат картинно тряс седой гривой сам Малентино. В желтом, как «ламборджини» Дмитрия, пиджаке, с немыслимо выразительной голубой оборкой на левом лацкане и такой же – на правом накладном кармане. Шею красиво драпировал небесный платок. В руках он держал, все время нюхая, голубую розу, искусно собранную из размахренных кусочков той же голубой ткани.

За ним прошмыгнули два невзрачных типа, судя по одежде, переводчики или секретари, а замыкал шествие величественный, как обелиск, седовласый гений скульптуры, с толстой шоколадной сигарой под свисающим белым усом. Гости кружком остановились у волчицы. Ркацители, узнав Дмитрия, важно кивнул. По Нике лишь скользнул странным взглядом. Понял, что где-то видел, но где – не помнит, сообразила она.

– Прошу. – Мэтр простер руку к скульптуре. – Вы – первые, кому я представляю плод своих длительных изысканий и творческого экстаза.

Наступила полная тишина. Ника, поскольку на шедевр уже вполне насмотрелась, просто пожирала глазами маэстро. Она все еще не могла поверить своему нежданному счастью. Она… В одной комнате с Малентино. Рядом. Протянуть руку – дотронешься… Чудо!

– Зураб, – вдруг на чисто русском языке произнес великий кутюрье, – я думаю, Спартаку нужен шарф. Сине-красный.

Ркацители что-то неспешно ответил, Ника даже не расслышала что, настолько была поражена тем, что Малентино говорит по-русски. Уловила лишь краем глаза: мэтр выплюнул изо рта сигару прямо на пол и шагнул к волчице.

– Он знает русский? – шепотом спросила она у Дмитрия.

– Конечно, он же наш, из Пензы, – также прошептал ее спутник. – Да все известные кутюрье – русские, вы что, не знали? И Версаче, и Шанель, и Диор.

Конечно, Ника этого не знала… Откуда?

Она все еще переживала невероятную, очень обнадеживающую новость, когда ее чуткие ноздри уловили странный, едва уловимый запах. Будто где-то рядом подожгли пластик. Ника покрутила головой – запах исчез, заглушенный ароматами дорогого парфюма, летающими в воздухе, изысканно смешавшимися с невыветрившимся дымком от дорогой сигары.

– Белиссимо! – вдруг громко возвестил самый красивый в мире голос.

И тут же началось оживленное обсуждение новоявленного шедевра. Ника, чтобы не привлекать к себе внимания, шмыгнула за спину Бонсерат: очень хотелось осмотреть ее потрясающий наряд сзади.