Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

Муж, поворочавшись во сне, проснулся. И тогда фигуры выпрямились, вытянулись вверх, собрались вместе неким поразительным образом. Уменьшились в размерах, а затем рассеялись в воздухе, как растушеванные тени. Огромная, но изящная полоса бледно-зеленой тени, сохранив форму и плотность, протянулась по комнате. Стремительным, бесшумным движением сущности пронеслись мимо — и исчезли.

Но больше всего Софию поразило то, как они исчезли: она узнала в их суматошном бегстве через открытое наверху окно те самые «витки» — спирали, которые видела над лужайкой много недель назад после разговоров Сандерсона. Комната снова опустела.

В изнеможении она слышала голос мужа, как будто с большого расстояния. Собственные реплики долетали до нее тоже будто издалека. Речь обоих была странна и непохожа на нормальную, да и сами слова были необычны.

— В чем дело, милая? Почему ты меня разбудила? — прошептал он со вздохом, похожим на ветер в сосновых ветвях.

— Мгновенье назад что-то пролетело по комнате мимо меня. Обратно в ночь вне дома улетело. — В ее голосе тоже слышался ветер, запутавшийся в листве.

— Дорогая, это был ветер.

— Но оно звало, Дэвид. Звало тебя по имени!

— Ветер в ветвях, дорогая, вот что ты слышала. А теперь спи, умоляю, усни.

— У него сотни глаз — повсюду, — повысила она голос.

А голос мужа стих, отдалился, стал странно спокойным.

— Лунный свет под дождем, дорогая, над морем побегов и сучьев — вот что ты видела.

— Но оно напугало меня. Я потеряла Господа — и тебя, — я чувствую холод смерти!

— Любимая, это холод раннего утра. Весь мир спит. Спи и ты, — шептал он ей на ухо.

Она чувствовала гладившую ее руку. Голос был мягкий, успокаивающий, но муж был здесь только отчасти, только часть его говорила: полупустая оболочка изрекала странные слова, заставляя ее подстраиваться. Смутные чары деревьев подступали к ним — узловатых, вековых, одиноких зимних деревьев, шептавшихся подле человека, которого любили.

— И мне позволь уснуть, — вновь услышала женщина, как он пробормотал, укладываясь в постель, — снова погрузиться в глубокий, сладкий сон, из которого ты вырвала меня.

Сонный, довольный голос и юный, счастливый вид мужа, различимый даже при слабом свете луны, вновь окутали ее чарами, как и те сияющие, нежные зеленые сущности. Волшебство впиталось в кровь, и по телу разлилась дремота. В преддверии сна один из странных голосов, освободившись из-под контроля сознания, слабо вскрикнул в глубине ее души: «Бывает радость у Леса и об одном грешнике…»[31]

Но сон овладел ею прежде, чем она успела понять, что это кощунственная пародия на один из ее самых любимых стихов Евангелия, и подобное святотатство ужасно.

Женщина быстро заснула. Обычно она погружалась в покойное забытье, а теперь пришло видение. Ей приснились, правда, не леса и деревья, но короткий, чудной сон, который повторялся снова и снова: она стояла на крошечной, голой скале над морем, где поднимался прилив. Вода сначала дошла до ее ног, затем поднялась до коленей, до пояса. Каждый раз, когда сон повторялся, прилив нарастал. И вот вода добралась до шеи, потом до рта, на секунду покрыв губы, отчего стало невозможно дышать. Миссис Биттаси не просыпалась в промежутках между сновидениями — это были периоды серого, пустого забытья. Но наконец под водой скрылось лицо, и вся голова оказалась под поверхностью волн.

Потом пришло объяснение — сны принесли его. Она поняла: под водой открылся мир водорослей, лесом поднимавшихся со дна моря крепкими, зелеными, волнистыми побегами, необъятно толстыми ветвями, миллионами щупалец, заполняя темные глубины густой подводной листвой. Царство растений властвовало даже в море. Было повсюду. Земля, воздух и вода поддерживали его, и не было пути к спасению.

Даже под водой слышался этот ужасный гул — прибоя ли, ветра или голосов? — издалека неуклонно приближающийся к ней.

И вот среди одиночества этой тусклой английской зимы в подпитываемом беспрестанным страхом разуме миссис Биттаси, которому неоткуда было ждать помощи, нарушилось равновесие. Потянулись мрачные недели с унылым, пасмурным небом и упорной сыростью, неподвластной благотворному действию мороза. Наедине со своими мыслями, удаленная и от мужа, и от Бога, она считала дни до весны. София ощупью, спотыкаясь, брела по длинному, темному туннелю, в дальнем его конце открывался чудесный вид лилового моря, сверкающего у берегов Франции. Там было спасение для обоих, только бы ей продержаться. А другой выход, позади, закрыли деревья. Она ни разу не оглянулась назад.

Женщина сникла. Жизненные силы покинули ее, как будто их высосали. Ощущение, что силы истощаются, было всеобъемлющим и постоянным. Как будто открыли все краны. Сама личность неуклонно утекала прочь, привлекаемая неустанной внешней силой, источник которой казался неиссякаемым. Она тянула Софию за собой, как полная луна притягивает воду. Сопротивление убывало, женщина совсем упала духом и покорилась.

Вначале миссис Биттаси наблюдала этот процесс и ясно осознавала, что происходит. Ее физическая жизнь и душевное равновесие, зависящее от хорошего самочувствия, медленно подтачивались изнутри. Это было очевидно. И только дух, существующий отдельно от них, как одинокая звезда, независимый, пребывал в некой безопасности — вкупе с далеким Богом. Это она принимала — спокойно. Духовная близость, связывавшая ее с мужем, защищала от любого нападения. Благодаря ей они вновь сольются воедино. Позже, в лучшие времена. Но пока все, что роднило ее с землей, замедлило свой ритм. И безжалостно осуществлялось разобщение. Каждая частичка ее существа, до которой могли дотянуться деревья, неуклонно покидала тело, опустошая его. Ее… удаляли.

Спустя некоторое время ушло и это ощущение, и она уже перестала «следить за процессом» или понимать, что происходит. Единственное доступное ей утешение — сладость страдания во имя мужа — также ушло. Она стояла совершенно одна, объятая ужасом перед деревьями, среди руин некогда стройного и упорядоченного сознания.

Теперь она плохо спала, утром просыпалась с воспаленными, уставшими глазами; голова постоянно болела, мысли путались, и даже обычные дела по дому давались ей с трудом. И одновременно стала тускнеть прежде ясная картина прекрасного лилового моря под лучами солнца в конце туннеля, стягиваясь в точку, подобную звездочке и столь же недостижимую. Теперь она знала, что ей никогда не попасть туда. И из темноты, простирающейся позади, все ближе подбирались деревья, пытаясь схватить ее, оплетая руки и ноги, протягиваясь к самым губам. По ночам она просыпалась от удушья. Казалось, влажные листья зажимают рот, а мягкие зеленые щупальца обвивают шею. Ноги тяжелели, словно укореняясь в земле. По всей длине черного туннеля тянулись гигантские лианы, стремясь отыскать на теле женщины те точки, где они могли бы вернее закрепиться, подобно плющу или иным паразитам-великанам царства растений, которые опутывают деревья, чтобы высосать из них жизнь.