В чертополохе - Иван Дорба

— Ну ладно, — сказал он, — завтра рано вставать!

На рассвете Бойчук ушел. До Львова было недалеко, километра четыре. Условились, что Иван в городе заночует, а на другой день к вечеру придет обратно. Однако прошел день, второй, третий, а он не возвращался. На рассвете четвертого дня, лежа в кровати, заметив, что Олег не спит, Штольц, которому тоже не спалось, заговорил:

— Слушай, друг, шма хавэр, как говорят евреи, что будем махен? Как сквозь землю провалился наш Иван. Завтра пойду его искать на Внебовстомпену!

— А как зовут его дружка? Не знаешь?

— Рыжий Штраймел с Болони!

— Прямо как граф Манте-Кристо. А Штраймел, это что-то по-еврейски?

— Это обшитая мехом бархатная ермолка, которую носят реби. А Львов я знаю хорошо, не раз бывал и на Болонях.

— Пойдем вместе! Веселей! Я все-таки говорю по-немецки и по виду ариец. Со мной надежней. Жаль, не те у нас документы. Может, что переделать? — И Чегодов вытащил из кармана военные билеты, взятые им у убитых в Злодиевке немецких солдат. — Мы напрасно побросали в лесу автоматы и униформу. Уж очень противно было ее надевать! И фотокарточек наклеить нету.

— Сначала арестуют как дезертиров, а потом выяснят, кто мы, и пустят в расход. Я ведь по-немецки ни бум-бум. Знаю только «гутен таг» и «ауф видерзеен» и то с еврейским прононсом. И лучше уж я один пойду, — заспорил было Штольц.

— Не упрямься, Абрам, пойдем вместе. Хозяина нашего пора избавлять от непрошеных, опасных гостей. Он молчит, но переживает…

И тут Чегодов услышал какой-то шорох. Скрипнула калитка. Выхватив из-под подушки пистолет, Олег кинулся к двери, которая вела в кухню, и столкнулся на пороге с Бойчуком. Они обнялись.

— Ну, слава Богу! Я уж думал, что ты влип.

— Все у порядку! Нимци дурни, шлях их трафыв! Дурни аж свитятся! Будемо мати ксивы и мешканя у Львови. Ось!

— Гацкевич? — спросил Чегодов, беря в руки документы.

— Твий Гацкевич, як нимци кажут, чоловик з фелером. Фашисту продався. Похвалявся, шо буде головою Витебска, бургомистром, як размовляют нимци. Казав: «Пока можете у меня устроиться. Никто вас не тронет. Завтра вечером буду вас ждать!» Кокнуть бы його гада! А помешкання нам знайде и Штраймел, корыш мий.

— Ну, лады, ложись отдыхай. Нам вставать рано.

Через пять минут Бойчук уже храпел вовсю, а Олег еще долго рассматривал принесенные документы с печатью и подписью бургомистра и завизированные немецкими властями. Аусвайс Бойчука не вызывал сомнения даже у опытного глаза, два других были обычными пропусками, в которых значилось, что «имярек» разрешается посетить в деревне такой-то своих родичей. Фамилии были изменены; он, Олег, значился как Захар Непомьятайко, а Абрам Штольц — Арамом Григорьянцем.

«С Гацкевичем придется встретиться, только бы он ничего не заподозрил и не раскусил Ивана, через него свяжусь с энтээсовцами. Они-то ничего не знают. А если он меня выдаст фашистам и те возьмутся за меня, то выколотят все, церемониться не будут, как мой следователь в Черновицах. Не выдержу, ребят подведу! С НТС мне не по пути! Так с кем же тебе, Олег, по пути? С Хованским… конечно… с Красной армией!… С русскими людьми!»

На дворе прокричали петухи, в окнах серело. Где-то в соседнем дворе брехала собака.

Если изменник к поле пристанет, то полу отрежь.

Грузинская пословица

— Не ожидали, дорогой Олег Дмитриевич, увидеть меня здесь, а? — протягивая руку и с любопытством глядя на Чегодова, сказал Брандт, подходя к остановившемуся на пороге гостю. — Что-то похудели вы очень. Мы с вами в последний раз виделись лет пять, наверно, тому назад. И я старею, мой друг, давно уже за полсотни перевалило, — и он поправил спадавшие на лоб пышные седые волосы. — Хотел сам к вам ехать в село, да ваш уполномоченный конспирацию развел. Чудак! Уж очень осторожничал. Ваша школа! Садитесь, садитесь.

— Я к Гацкевичу, Владимир Владимирович! И вдруг такой сюрприз — вижу вас! — удивлялся искренне Чегодов, глядя на Брандта. — Немцы чуть было в Перемышле не задержали…

— А я недоумеваю, неужто не знает про Гацкевича! Он оставался во Львове при большевиках и был арестован. Вам Байдалаков не сказал, что прежде, чем попасть на восток, следует пройти у немцев школу? Стояли же наши пражские эмтээсовцы «носом к стенке», сидели часами на скамейках в позе «смирно» и ползали «на карачках» перед тюремными надзирателями. Проделывал все это в Варшаве и я, теперь придется «доказать немцам свою благонадежность» и вам, дорогой Олег Дмитриевич! Откуда, кстати, вы появились? Я ждал не вас, а какую-то женщину, Ару Шишкову.

— Ширинкину!

— Да, правильно, Ширинкину! Поручено ввести ее в курс и уехать в Витебск. Там планируется обосноваться нашему перевалочному пункту во главе с Гункиным и Кабановым, там же работает главным врачом городской больницы сестра Георгия Околова — Ксения Сергеевна. А вам, если документики тютю, придется потрудиться. Столько было о вас разговоров! А с приездом из Румынии Околова все было приглушено. Вы ведь в Бессарабии печатной пропагандой заправляли? Как там у вас с типографией?

— Трудно… А откуда взялся Кабанов?

— Как откуда? Это смелый человек. Накануне войны он был в Кишиневе, задержан, но ему удалось бежать.

«Да, смелый, — усмехнулся про себя Чегодов. — Но побег этого труса действительно удивителен».

— В Берлине Байдалаков хвалил вас. В июне сорокового года вас ведь тоже, как и Кабанова, направили в Бессарабию и в Буковину. Правильно? Вам поручили организовать радиостанцию и подпольную типографию, вы печатали и распространяли среди бойцов Красной армии наши листовки. Верно? Как видите, мне о вас кое-что известно. Вергун сетовал, что связь с вами по радио так и не была установлена…

— Портативная радиостанция, Владимир Владимирович, была взята пограничниками возле Измаила. Тогда же схватили молодого парня, а Лукницкий спасся только чудом. Листовок мы не печатали…

— Ах вот почему с приездом Околова разговоры на эту тему приглушили! Здесь работенка преотвратная. Не то что бабе — мужику не под силу. Будете «подсадной уткой» в камере строгого режима и выявлять коммунистов, их секреты. Что поделаешь, нужно! — Он ухмыльнулся. — Режим в тюрьме тяжелый, действует на психику, две недели работаешь, месяц отдыхаешь. Очень трудно, но ко всему привыкаешь. Долго вас держать не станут, одно-два удачных дела — и все в порядке. Меня наградили за заслуги — посылают вроде бургомистром в Витебск. А вам, по чину, Киев могут дать. — Его свиные глазки смотрели испытующе. — Работать надо. Партизаны на Львовщине появляются. Наглеют.

«Неужели русский интеллигент может дойти до такого уродства? Предавать врагам своих братьев? Мерзавец!»

— О чем это вы задумались, Олег Дмитриевич? — вроде бы догадался Брандт. — Победим — оправдаемся! А палачом быть еще противней. Но люди идут. — И, уставясь куда-то в угол, он положил ладони на колени, словно прикрывал заплаты на штанах.