Свидание - Владимир Михайлович Андреев

Николаевна не плакала, обняла Колю и первая вышла из комнаты.

По тротуару к городскому военкомату мать и Игорь сначала шли рядом с Колей, он в центре, а они по бокам. На перекрестке у бывшего градусовского магазина их нагнала Надя, и тогда Игорь с матерью пошли вперед. Игорь раза два обернулся, разглядывая Надю. Матери он сказал: «Смотри-ка, зазнобу успел завести». Мать ничего не ответила, будто не слышала его слов. Игорь хотел спросить у нее еще о чем-то, но посмотрел внимательно в ее лицо и замолк на полуслове. Так и шли они молча до самого военкомата.

Вот, собственно, и вся история о том, как Коля попал на войну. Старшие — Александр и Арсений — уже воевали. Про тревоги матери трудно рассказывать. Сначала перестали приходить письма от Арсения, потом он написал, что находится около Можайска. Свое молчание толком не объяснил, про условия и обстановку говорил туманно, да мать и без слов понимала, что всего не объяснишь.

Александр сообщал о себе регулярно — он воевал под Ленинградом и пока у него все было благополучно. Но ближе к зиме оба сына вдруг замолкли, и чего только не надумалась тогда мать, пока не пришло ей письмо от Александра, который писал про свое ранение, про госпиталь в городе Ленинграде, где он лечится. А вскорости и Арся объявился — живой и невредимый — стоял он со своей частью под Москвой…

Весь ноябрь и декабрь Коля находился в учебном полку, писал часто и хвалился успехами. В думах матери, перечитывавшей много раз его письма, вставал день, когда обучение будет закончено и Коля поедет на фронт. Ей и в голову не приходило, что это случится так быстро.

Вскоре после Нового года, десятого января сорок второго, она работала в утреннюю смену. А после смены вместе с другими женщинами ходила на станцию разгружать дрова. Домой вернулась в потемках. Замерзла. Едва успела согреть кипятку — стук в окно. Подумала, Клава — соседка. Спустилась по ступенькам к входной двери и уже собралась крючок откинуть, да вдруг решила спросить:

— Кто это?

И до сих пор не знает, как устояла, как сердце у нее тогда не выпрыгнуло из груди. В дверях стоял Коля — ее младший сын.

— У меня, мама, в распоряжении десять минут…

Электричество вечером и на ночь выключали, а от керосиновой лампы свет слабый. Надо бы что-нибудь собрать на стол, а ноги у нее будто отнялись. Сели на диван, она от радости и слова не может сказать — соображает лишь одно: десять минут в его распоряжении. Коля, видно, первым пришел в себя.

— Как ты живешь, мама?

— Ничего… Хорошо, Коля.

— Как Игорь?

— Игорь на заводе. День и ночь работает.

— А что Александр пишет? Как Арся?

— Пишут, Коля…

Будто ветром каким из головы ее выдуло все. Надо бы самой спросить, как да что у Коли, да заставить выпить кипяточку или съесть чего-нибудь. А она сидит, и в голове только одно стучит: «Десять минут, десять минут…» Когда опомнилась, он уже встал и шинель поправляет:

— Больше не могу, мама. Эшелон на вокзале.

— Куда же вас?

— На фронт, мама, — сказал весело и улыбнулся как прежде, когда, бывало, рассмешить хотел.

— На фронт?

— На фронт, мама, — повторил он. — Бить фашистов.

Тут она бросилась к горке: хоть какой-никакой гостинец ему дать на дорогу. А в горке пусто. Пусто, и все. Как назло так случилось, что даже хлеба у нее в тот день не было.

— Да что ты, мама! Ничего не надо, — воскликнул Коля. — Ничего не надо мне. Ты себя береги!

Расцеловала она его на дорогу, перекрестила и снова расцеловала. Он уже нервничал, торопился. Во двор вышли вместе, до ворот он рядом шагал. А как вышли за ворота, поцеловал быстро и бегом в переулок, чтобы, значит, попрямее к вокзалу побежать. Она за ним следом засеменила, все порывалась нагнать, да и мысль такая была: вдруг эшелон-то сразу не уйдет, вот и побудет она еще немного со своим Колей. Да где там — ноги не те, чтобы так быстро успеть. Воздух морозный, всю грудь обжигает. Задохнулась, сердце зашлось. Присела на лавочку, даже снег не смела — заплакала, не стесняясь никого. Да никого рядом и не было в тот вечерний час на тихой улице, где она плакала. Никого, только сугробы да занесенные дома кругом, и ни одно окошко не светится, потому что война…

Таким было ее последнее свидание с сыном.

А потом потянулись долгие дни ожидания писем…

«Мама, я в минометном взводе. Все хорошо. Гоним фашиста…»

«Мама, береги себя! За меня не беспокойся…»

«Прочитал твое письмо, мама, и будто побывал дома, посидел с тобой за столом…» — это Коля писал в мае сорок второго.

Через два месяца она получила официальное извещение: пропал без вести. Она уже не помнит точно, когда именно Игорь сходил в райвоенкомат. Он не принес оттуда ничего нового, но в душе матери поселилась с тех пор маленькая надежда: вдруг Коля живой. Мало ли оказывается всяких случаев — потому и написано в бумаге так неопределенно.

Пришли с фронта Александр и Арсений. Мать услышала от соседей: вернулся из плена Витька Басов. Этот Витька Басов, очень похудевший и злой, объяснил ей, как дважды два, насчет разных обстоятельств, когда наши солдаты попадали в плен, а товарищи ничего об этом не знали и убитыми не видели. Вот и шла в штаб отметка: пропал без вести. Он сам попал в плен, когда находился в сторожевом охранении. Немцы пошли в атаку, его напарника убило прямым попаданием снаряда, а самого Витьку контузило. Очухался — а вокруг немцы.

Мать, конечно, размышляла насчет судьбы своего Коли и даже спросила у Басова, как же он жил в плену. Но Витька на этот вопрос не мог ответить, к нему подкатила его контузия, и он вдруг начал сильно заикаться и дергать головой. Мать ничего не поняла из его бессвязных слов, кроме одного — что Витька тяжело болен.

Она вернулась от Басова, задумчивая и подавленная. Два года прошло с конца войны, а об ее Коле никаких вестей. Александр поначалу еще надеялся: «Погоди, мама, разберутся с людьми, все узнаем». Куда-то писал, требовал. Ответы приходили до обидного одинаковые: «Ничего нового, к сожалению, сообщить не можем…» Игорь был настроен более примирительно:

— Ну что вы, в самом деле! Столько людей переворошила война — попробуй тут найти!

— Что значит «найти»! — вспыхивал Александр. — Что это тебе — соломина?!

Еще прошел год. Потом еще и еще… Мать так ничего больше и