Слепцы - Александр Золотько

– Ну, так идите, чего встали. – Кривой махнул руками словно на домашнюю птицу, что полезла в огород. – Кыш!

– Пойдемте, люди добрые, – закричал мужичонка, нахлобучил на голову мокрую заячью шапку и пошел вперед. Толпа двинулась следом.

Только после этого открылась дверь харчевни.

От чинности и спокойствия «Двух ложек» не осталось и следа. Карась метался по коридорам и залу, кричал на слуг, а те носились сломя голову, стараясь поспеть везде.

Зал был забит людьми. Воняло псиной от мокрых тулупов и шуб, плакали дети, взрослые разговаривали, пытаясь друг друга перекричать. Люди лежали и сидели на полу в коридорах, на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, так что ватажникам пришлось народ раздвигать, а где и расчищать проход силой.

Коридор перед их комнатой тоже был забит.

– Если кто из них в нашей комнате – порежу, – пообещал Кривой. – Вначале тех, что в комнате, потом тех, что в коридоре, а потом уж и Карася.

Но в комнате был только слуга с палкой в руках. Увидев ватажников, он палку опустил и вздохнул с неимоверным облегчением.

– Держи. – Враль сунул ему чешуйку – слуга расцвел, поклонился и ушел.

– Пожрать, я так понимаю, не получится, – сказал Враль. – И обсушиться толком – тоже.

Полоз молча стащил с себя мокрую одежду и сапоги, бросил на пол, сам оделся в сухое и лег на постель, отвернувшись к стене. Враль вогнал нож в стену и повесил на нее свою куртку. Ватажники переоделись, стали укладываться.

– А ведь мы живые… – сказал Дед. – Я уж и со светом белым попрощался в подземельях.

– И я, – сказал Враль.

– С меня жбан браги, – сказал Кривой и хлопнул Рыка по плечу. – Если бы ты полез в драку в коридоре, то певец нас бы там всех и порешил. В храме он себя плеском выдал, а в коридоре, в темноте да по сухому…

Хорек закрыл глаза, торопливо открыл: из темноты на него смотрело лицо слепого певца с пустотой под веками.

Враль сунулся тушить лучину, но на него прикрикнул Кривой:

– Не трогай, пусть горит. С меня сегодня темноты хватит.

– И с меня, – поддержал его Дылда.

Хорек ничего не сказал, но был рад, что свет не стали гасить. Он лежал на спине, подложив руки под голову, смотрел в закопченный потолок и вдруг почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

Он жив.

Рыбья Морда – умер. Щербатый. Горбун и еще полтора десятка человек.

А он… он жив. И он убил сегодня двоих.

Вспомнилось, как наваливается тяжелое тело на рогатину… как поддается, легко поддается чужая плоть под его кинжалом…

Хорек перевернулся на живот и всхлипнул, зажимая ладонью рот. Он знал, что нельзя плакать, что ватажники так не поступают, что настоящие мужики не плачут, но ничего не мог с собой поделать, кроме как крепче зажимать рот и глотать рыдания, душившие его.

Он не видел, как Кривой потянулся к нему рукой, но остановился, натолкнувшись на сердитый взгляд Деда. Дед показал Кривому костистый кулак и посмотрел на остальных. Но Дылда внимательно рассматривал потолок, а Враль, тяжело вздохнув, повернулся ко всем спиной.

Утро выдалось шумным. За дверью комнаты топали, кричали, спорили и ругались. Плакал ребенок.

– Откуда столько народу? – спросил, ни к кому не обращаясь, Враль. – Выйти, поспрашивать разве?..

Враль повернулся на бок, кутаясь в плащ.

– Сходишь? – уточнил Дед.

– После. Никуда они не денутся, – зевнув, ответил Враль. – Не хочется никуда выходить. Вчера и набегался, и намахался.

– Как плечо?

– Болит, – снова зевнул Враль. – Но не слишком: ножик по краешку прошел, кожу разрезал и мяса немного. Ерунда. Помню, в прошлом году…

– Все помнят, – проснулся Кривой, сел на постели, – все помнят, как ты орал и просил, чтобы тебя добили…

– И ведь не добили, – с упреком сказал Враль. – Больно-то было как. А вы, сволочи безжалостные, не исполнили пустяковую просьбу умирающего…

– В следующий раз. – Кривой запустил пятерню в свои волосы и принялся чесаться. – Даже если поцарапаешься – прирежу.

– Сволочь ты и больше никто. – Враль тоже сел, потянулся неловко, одним боком. – И перестань своих вшей разбрасывать.

– Вши как вши, – буркнул Кривой. – Не хуже твоих.

– Хуже, – мрачно сказал Враль. – Намного хуже. Они у тебя злые. А мои – веселые, добрые…

– Это почему?

– А по крови. Мои пьют хорошую кровь, а твои – что попало… – Враль протянул руку к своим вещам, пощупал. – Не высохло толком. Во влажном придется ходить… Простужусь еще…

Дылда встал, выглянул в окошко и передернул плечами:

– По такой погоде что в сухом выходить, что в мокром – все одно сразу промокнешь. Откуда на небе столько воды?

– А небо все состоит из воды, – пояснил Враль. – Голубое – значит, вода. Осенью дятлы собираются в стаи и летят в теплые края. По дороге пить хотят, долбят небо – вот тебе и дожди. А весной возвращаются. И опять дожди.

– Брешешь ты все, – сказал Дылда. – Никуда они не улетают. Я сам видел дятла зимой…

– Так и я видел. Даже вот сейчас вижу, – печально вздохнул Враль. – Ты как от своей стаи отстал, так все голову мне долбишь и долбишь…

Рык молча встал, оделся, обулся во влажные сапоги, надел куртку, плащ и вышел из комнаты, переступив через Враля.

– И вожак сегодня с утра невеселый… – сказал Враль. – Но вставать, я так понимаю, все равно нужно.

Ватажники встали, оделись; только Полоз лежал, повернувшись к стене, и на попытку Враля разбудить только пробормотал что-то неразборчиво. Враль глянул на Деда, тот пожал плечами и указал на дверь.

Хорек вышел вместе со всеми.

Было ему плохо и тоскливо. Хоть и не распустил Рык ватагу, но что-то изменилось в ватажниках. Словно другие люди выезжали из берлоги всего десять дней назад. И пусть Враль продолжает смеяться и шутить, а Дылда попадается на подначки приятеля, пусть Дед все также язвителен, Кривой насуплен, а Полоз, как обычно, отмалчивается, но в молчании Полоза и в шутках Враля стала чудиться Хорьку какая-то горчинка… Грусть? Страх? Усталость? Да и Рык словно застыл: говорит резко, коротко и будто даже с трудом. Будто делает что-то неприятное для себя, с натугой и отвращением.

Хорек молча следил за ватажниками, но заметив взгляд Деда, настороженный и немного сочувственный, отвернулся и стал смотреть по сторонам или под ноги.

Пол в коридоре был затоптан, на стенах – потеки грязи и черные брызги. Держа в руках тряпку и ведро, на все это печально глядел слуга. Работа ему предстояла нешуточная.