Живой роскошный ад - Джон Хорнор Джейкобс

Дорога через Гринвилл – изумруд реки Миссисипи – в Дарси оказалась не из лёгких. Ведя машину сквозь невыносимую жару в потемневшей от пота одежде, я понял, что имел в виду Г. Л. Менкен – человек столь же неприятный, сколь гениальный, – когда писал о джунглях Арканзаса с их миазмами: проведя достаточно времени на юге, боюсь, он говорил о непознанных джунглях в сердцах людей.

Дарси – милейший городок на берегу Миссисипи. Он кажется в некотором роде отшельником, хотя находится всего в пятидесяти километрах от Хелены и в двадцати пяти от Роуздейла, штат Миссисипи, хотя и на другой стороне реки. Между Дарси и другими городами нет крупных автомагистралей, а окружающие его сухие озера – куда стекает вода Миссисипи – в жару выглядят как ров.

В Роуздейле я нашел превосходный дизельный паром, который без проблем принял «Студебеккер», после чего два разнорабочих подложили под колеса колодки. Вместе со мной паром вёз усталую семью фермеров в грузовике «Форд Модел ТТ», державшемся на проволоке и металлоломе, и двух мулов, привязанных к повозке. Через Миссисипи меня переправили за четвертак. Капитаном парома был не Харон, а просто пьяный седой лодочник с пистолетом на поясе, смотрящий на весь мир как фермер, решивший в конце жизни стать речным пиратом. Паромная баржа казалась крошечной на фоне большой реки. Где-то здесь в Миссисипи тайком сбросили тело Эрнандо де Сото, чтобы местное население не знало о смерти великого, божественного испанца. Мы сошли на противоположном берегу среди зарослей старых деревьев – тополей и дубов; комары здесь кишели триллионами. С берега в воду соскользнула толстая чёрная мокасиновая змея, от которой я не мог отвести восхищённых глаз. Капитан баржи присвистнул, похлопал по пистолету и подмигнул мне.

Дарси сильно пострадал от великого наводнения, но на Мейн-стрит не было промоин, а на великолепных домах, выстроившихся вдоль сонных улиц, названных в честь деревьев – Оук, Поплар, Бёрч,[32] – пятен от воды. Многие дома здесь были богато украшены ионическими колоннами и чугунными садовыми статуэтками жокеев. Когда я проезжал мимо этих ухоженных зданий, на меня давил тяжкий груз – я чувствовал себя намного легче среди городского шума и пышности или в неряшливом беспорядке многоквартирных домов с бедняками. Среди идиллических дворянских поместий я ощущал себя не в своей тарелке. Но, подобно средневековому голиарду[33], мне нужны были покровители, и именно здесь я мог их найти.

Дарси – семейство фермеров, которые построили этот город на аллювиальной почве дельты: осушили болота и водоёмы, чтобы выращивать на них урожай, повалили гигантские старые деревья вдоль Миссисипи, насыпали землю между валами и курганами, образовав плотину, сдерживающую гнев реки, – всё это трудом негров, которые жили здесь, к югу от железной дороги, ведущей к речному порту, в муниципальных хижинах. Попав в город, мне оставалось только обратиться в представительство «Шевроле» и спросить, где дом Дарси – меня немедленно туда направили.

Встретив у дверей, чёрная экономка провела меня по изысканному дому в салон. Там сидели белый мужчина на несколько лет моложе меня с бокалом виски в руке, а рядом с ним – женщина на поздних сроках беременности (очевидно, его жена), приблизив лицо к черному вентилятору «Дженерал-Электрик».

– Миста Паркер, – представила меня экономка и исчезла, прежде чем люди в комнате успели ответить.

– Спасибо, Софи, – откликнулась женщина, тяжело дыша. Мужчина встал и подошёл ко мне, протягивая руку. На нём был идеально чистый кремовый костюм, накрахмаленная рубашка и галстук, ещё не успевший выцвести на жаре; сам хозяин был небольшим, компактным малым, весьма недурным собой. Мы пожали руки, и он улыбнулся:

– Я – Джек Дарси, но все здесь называют меня Галкой. Простите, что Персефона сидит…

– Я вся горю! Я возбуждена, – сказала Персефона, прижимая руку к пояснице. К шее женщины от пота прилипли волосы, хотя в доме Дарси, оснащённом электрическими вентиляторами и тяжёлыми шторами и окружённом дубами, тополями и миртами, было настолько прохладно, насколько могло быть в такое время года. – Ах, нет, не то сказала. Мне жарко, я в дурном настроении духа и вот-вот лопну.

Поморщившись, Галка объяснил:

– Скоро, через пару недель, у нас будет второй ребёнок.

– Была бы не прочь, если бы это произошло сегодня. Принеси мне попить, Галка, и нашему гостю тоже. Садитесь же, мистер Паркер, и расскажите мне о себе. Развлеките меня, как угодно. Мне нужно отвлечься.

Подчинившись, я подошёл и сел на диван рядом с хозяйкой. Галка принёс нам скотча со льдом, Персефона зажгла сигарету и, бесстыдно глядя на меня, стала курить:

– Итак, Харлан. Можно звать вас Харланом? – Не дожидаясь моего ответа, она продолжила: – Расскажите мне о своих фольклорных исследованиях. Галка кое-что мне сообщил, и ваши книги у нас есть, но, признаюсь, они на мой вкус немного сухи.

– Там нет вздымающихся грудей и порванных корсажей, – пояснил Галка.

– Дорогой, ты жесток. Хотя весьма правдив. А ещё Галка говорит, что вы не только учёный, но и недурной пианист.

– Мой дядя учился в университете Вашингтона и Ли в одно время с вами, – улыбнулся Галка, присев рядом. – Он рассказывал, что выходные вы проводили в Джорджтауне, в клубе «Хэрроу».

Я уже много лет не вспоминал, как играл музыку в вашингтонском клубе «Хэрроу», мечась, точно метроном, между двумя крайностями: серьёзными квартетами Малера и композициями Штрауса и Равеля, адаптированными для пианино, с одной стороны, и песенками Ирвинга Берлина для богатых, избалованных джентльменов, с другой. Мне хорошо платили, а относились, будто к экспонату кунсткамеры: всех удивлял тощий, обнищавший, но такой умный и талантливый четырнадцатилетний мальчишка с костлявыми пальцами, которому на кухне со слугами-неграми было проще, чем в библиотеке за роялем. Я был ребёнком двух миров: в будние дни я жил в кампусе Вашингтона и Ли, но по выходным спал на чердаке клуба «Хэрроу», надевал фрак, не принадлежавший мне, но сшитый специально для меня, а каждую свободную минуту проводил то за учёбой, то в прогулках по городу. Дедушка и бабушка, приютившие меня после смерти матери, опечалились, когда я уехал, хотя гордились, что в таком юном возрасте мне удалось поступить в университет Вашингтона и Ли. Я был их вундеркиндом, их юным гением, а какой гений в этом мире может оставаться статичным? Однако университет они позволить себе не могли – у меня был талант, но не было средств. Поэтому мне предложили уехать в «Хэрроу», где я буду получать жалование и овладею науками.