Герои и предатели - Павел Яковенко

— Ты же хочешь оставить меня, — просто сказал человек. — Чему я должен радоваться?

Он еще немного молча посидел на краю кровати, потом тихо исчез. Просто исчез. Вот сидел — и вот уже нет его.

Потом в комнату вошел покойный крестный — дядя Степан.

— Что же ты сделать хочешь, а, девочка моя? — сурово сказал он. — Подумай хорошенько. Как я в глаза людям смотреть буду?

— Каким людям, дядя Степа? — пробормотала смущенная и испуганная Оксана. — Ты же умер давно!

— А ты думаешь, я один тут живу? — зло сказал крестный. — Нас тут много. И всем нам из-за тебя смотреть в глаза другим людям будет стыдно. Я же за тебя перед Богом поручился!

Он подошел ближе. Таким рассерженным и обиженным девушка никогда своего дядю при жизни не видела.

— Лучше бы тебя в купели утопили, — сказал он страшные слова, и плюнул на пол.

И тоже исчез.

Оксана открыла глаза. Светало. Сердце колотилось как бешенное. В тишине было слышно только мерное тиканье часов. Девушка подтянула на себя простыню, села на кровати, и плотно укуталась в материю.

— Дядя Степан, за что!? — вслух сказала она. — Я еще ничего не сделала.

Она посмотрела на себя в зеркало, криво усмехнулась своему изображению, и сказала вслух:

— Если любит, пусть женится на такой, какая я есть. Если нет — то лучше разбежаться сейчас…

Как ни старалась Оксана смягчить то, что она сказала Ахмеду при встрече на следующий день, как ни ласково смотрела на него, как ни пыталась нежными прикосновениями воздействовать на своего жениха, он воспринял ее отказ с гневом. Сбросил ее руку со своего колена, уклонился от поцелуя, и твердо сказал:

— Я два раза предложения не делаю.

Оксана закусила губу, и ничего не сказала, когда он уходил. Так все и закончилось…

Внешне ничем не выражая свою внутреннюю боль, Ахмед страдал страшно. Он понимал, что ему нужно заняться чем-то таким, что заняло бы его полностью. Но чем? Неужели работой? В последнее время он как-то потерял к ней интерес…

От душевных терзаний Ахмеда спасла политика. Ровно через три дня после всех этих трагических событий в Москве начался «странный» путч 19 августа 1991 года.

Когда Ахмед узнал об этих событиях, он тут же пришел к отцу и заявил:

— Ну, все, советская власть закончилась.

— Что ты говоришь?! — отец обомлел. — Тише, тише… Неизвестно, что теперь коммунисты выкинут.

— Ничего не выкинут, отец, — уверенно сказал сын. — Все, это конец. Они не удержатся, государство развалится, а у нас есть шанс стать свободными.

— Это как? — отец недоуменно развел руками.

— Очень просто. Чечня должна стать независимой. У нас есть все, чтобы жить своим умом и не подчиняться русским. У нас есть земля, у нас есть нефть, у нас есть крепкий, сильный и умный народ. Мы можем прожить сами, и будем жить лучше, чем живем сейчас… Да мы на одних доходах от нефти, если не отдавать их Москве, можем обеспечить каждому чеченцу безбедную жизнь!

— Да как мы отделимся от Москвы? Как они нас отпустят? Что — придешь, и скажешь — мы будем теперь жить сами, отвалите?

— Ну, почти так, — улыбнулся Ахмед, — скоро там, в Москве, будет не до нас. И этим нужно воспользоваться…

Вряд ли Ахмед мог представить пять лет назад, как он будет выглядеть к августу 96-го года. Он так и не женился. И не из-за той неприятной истории с Оксаной, которая, кстати, сразу же после их окончательного разрыва собрала вещи, очень быстро продала свой дом, и исчезла в неизвестном ему направлении, а просто потому, что у него не было на это времени. Именно он практически занялся установлением независимой чеченской власти у себя в районе. Обладая большими организаторскими способностями, ему в достаточно короткий срок удалось стать его и формальным, неформальным главой, сформировать дееспособные органы управления, а самое главное — создать неплохо вооруженный и достаточно дисциплинированный отряд, которым он сам и командовал.

Практическим обучением бойцов и организацией службы занимался его заместитель — бывший воин — «афганец», в Советской Армии дослужившийся до звания майора. Он сразу сумел пресечь наметившуюся было в отряде анархию, лично переговорив с самыми через чур самостоятельными бойцами. Несмотря на то, что люди они были горячие, он сумел найти для них нужные, и, видимо, довольно убедительные слова.

Тем не менее, командиром отряда был Ахмед. Бывший майор никаких личных амбиций, как быстро выяснилось, не испытывал.

— Я тоже хочу независимости, — просто сказал он Ахмеду. — Все мои предки мечтали об этом. Я должен сделать то, что они не смогли, но чего очень хотели.

— Мы обязательно этого добьемся! — искренне ответил ему Ахмед. — Сейчас, или никогда! Другого такого шанса больше может и не быть.

Майор согласно кивнул.

Отряд сражался в Грозном, ушел из города, потеряв половину бойцов, затем пришлось уйти из родного поселка, и почти полтора года провести в горных лесах. За это время Ахмед изменился не только внешне, но и внутренне. Он исхудал, потемнел, поседел, в глазах поселился нездоровый жестокий блеск.

Майор, с которым начиналось формирование отряда, погиб в Грозном. Отец тоже погиб, только не в Грозном, а в лесу — под бомбежкой федеральной авиации.

После смерти отца Ахмед окончательно очерствел. От прежнего директора школы в нем мало что осталось. Если и были у него в сердце какие-то кусочки доброты, то теперь найти их точно было бы невозможно, хоть с лупой ищи.

Однажды ему в руки попался парень, которого заподозрили в контактах с федералами. Прямых доказательств сотрудничества на тот момент не было. Но было много косвенных, и Ахмед посчитал, что этого достаточно.

— Дядя Ахмед, — сказал парень. — Вы же у меня в школе историю преподавали. Разве вы меня не помните?

Сайдулаев долго смотрел ему в лицо, и, действительно, вспомнил. То было в какой нереальной, ненастоящей жизни — история, школа, ученики… Какой-то сон. Ахмед смахнул с лица несуществующую паутину.

— Закопайте его, — ответил он, и сам проследил, чтобы все было сделано, как следует.

Парень до самого конца, не отрываясь, выворачивая голову, смотрел на Ахмеда. Ахмед в ответ смотрел на него, но даже мускул не дрогнул у него на лице.

Он и сейчас верил в свою победу. Вот только на вопрос, а что он будет делать потом, ответа у него не было. Да он и не задумывался над этим. Однажды он залпом прочитал «Унесенных ветров», и теперь иногда повторял сам для себя — «над этой проблемой я подумаю завтра».

Именно Сайдулаев оказался в августе 96-го года напротив того блокпоста, откуда Попов, Логвиненко и их бойцы пошли на прорыв.

Попов.

Когда Юра Попов вынырнул из бредовых видений, он сгоряча подумал, что это снова бред. Но потом почувствовал, что нет — это уже реальность. Болело тело. Когда отсутствовало сознание, боли не было. Теперь же Юра понимал, что ранен, что болен, но самое главное — жив.