В пекле огненной дуги - Виталий Мальков

великий восторг. Колхозники прицепляли к трактору стальной трёхкорпусной плуг, вспахивавший сразу три борозды, тогда как лошадь могла тянуть лишь плуг с одним корпусом. Это был настоящий прорыв в сельском хозяйстве!..

А ещё Александру вспомнилось, как в 1930 году в Лиховке проводили раскулачивание. Имелось в селе несколько кулацких семей, которые успешно вели собственное хозяйство и наотрез отказывались вступать в колхоз.

Отец называл их «контрой» и считал, что эти кулаки только вредят Советской власти и общему делу, потому как не желают проявлять классовую сознательность и осознавать свою ответственность за будущее страны. Он торжествовал, когда Политбюро ЦК ВКП(б) издало 30 января 1930 года постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации».

— Ну наконец-то мы покончим с этими пережитками старого мира, — сказал тогда отец, потирая руки. — Сколь уж можно их терпеть? Давно надо было…

Той же весной всех глав лиховских кулацких семейств арестовали, а сами семьи были высланы куда-то «в отдалённую местность СССР» — куда именно, никто из селян не знал.

Саньке только было непонятно, при чём здесь дети «мироедов». Какой вред от них? От той же, например, Филимоновой Нюрки, которая втайне от родителей таскала из дому какую-нибудь еду для своих друзей из семей бедняков?

Ну а потом был тот голод, что унёс отца и четырёх младших братьев Саньки. Когда колхоз заставили сдать государству практически весь запас зерна, и уже было понятно, что в зиму лиховцы останутся без хлеба, отец ещё пытался как-то оправдать и объяснить такие действия власти.

— Надо относиться к этому с пониманием и осознавать свою причастность к общему делу, — упорно повторял он, глядя на скудный обед или ужин на столе. — Всё же, товарищ Сталин и партия великое дело затеяли. По всей стране заводы и фабрики строятся. Опять же, электростанции… Индустриализация!.. Видно, нет другого выхода у правительства. Всем сейчас тяжело, не только нам. Сам Сталин, и тот недоедает… Надо же прокормить столько рабочих… Ничего, перебьёмся как-нибудь без хлебушка, выдюжим… Это временные трудности. Скоро страна воспрянет, и всё наладится…

Он не думал о себе в те тяжёлые, страшные месяцы, а думал о всей стране и о других людях. Оставлял больше еды жене и детям, а сам почти ничего не ел, надеясь на свою выносливость. Но ослабевший от постоянного недоедания организм не выдержал — в феврале 1933-го отец простыл и заболел воспалением лёгких, от которого так и не смог оправиться. А позже, весной, умерли и четверо младших детей семьи Романцовых.

Так закончилось Санькино детство, и началась его юность, потому что в ту пору ему уже было шестнадцать лет. И Санька решил стать таким же, каким был его отец Демьян Романцов — думать не о себе, а о других людях.

— Если каждый будет только о себе беспокоиться, то ничего у нас не выйдет. Запомни это, сынок, накрепко.

Александр навсегда запомнил те отцовы слова…

* * *

Он пробудился сам, когда дежурство нёс Амельченков. Окружающим миром ещё владела темнота, и где-то в этой темноте мог таиться вражеский снайпер.

Александр встал, поёжился от утренней сырой прохлады и немного разогрелся — поделал наклоны в разные стороны и помахал в воздухе ногами и кулаками. В организме теперь чувствовалась бодрость, а отлично тренированное тело было готово к схватке. Хотелось курить, но пришлось перебороть себя, поскольку запах табачного дыма мог выдать.

Вскоре небо начало сереть, и Григорий разбудил остальных.

— Как обстановка? — вполголоса спросил Южаков.

— Всё спокойно, — так же тихо ответил Амельченков. — Никаких подозрительных звуков.

— Всем оправиться, и выдвигаемся, — скомандовал особист. — Не будем терять времени.

Через несколько минут все четверо стали осторожно продвигаться к окраине леса, стараясь ступать след в след и не производить шума. Почти после каждого шага Южаков, шедший первым, останавливался и прислушивался. Было похоже, что у него имеется кое-какой опыт в подобных делах.

Оружие держали наготове, так как в любой момент могли случайно наткнуться на снайпера или даже на немецкую разведку, которая наверняка тоже шастала по ночам где-нибудь поблизости.

Постепенно становилось всё светлее и светлее — приближался рассвет.

Наконец, впереди показалась опушка, и Южаков присел на одно колено, а затем лёг.

— Ждите здесь, — едва слышно прошептал он и пополз к кустам, за которыми уже начиналось поле.

Остальные тоже залегли, наблюдая за действиями командира группы.

Южаков достал бинокль и стал что-то в него разглядывать. Через минуту он поднял руку, покрутил её над головой и резко опустил. Этот сигнал, означавший «ко мне», отлично знал любой пограничник. Поэтому все трое бесшумно подползли к лейтенанту госбезопасности.

— Взгляни. — Южаков передал оптический прибор Александру.

В бинокль хорошо просматривалась линия обороны полка, так что для снайпера здесь действительно была удобная позиция.

По приметам местности Александр быстро нашёл участок отделения Потапова и указал туда особисту. Тот кивнул и взглянул на часы.

— Четверть седьмого. Будем ждать. Чую, он должен быть тут.

И вновь время замедлило бег, и каждая минута тянулась бесконечно долго. Слева, на востоке, солнце уже полностью показало свой сияющий диск, предвещая тёплый, ясный день.

Потаповцы сработали чётко, без осечек и постарались на совесть. На второй минуте восьмого точно в указанном месте из траншеи показалась «голова красноармейца» Вани Соломина. Даже в бинокль отсюда не возникало никаких подозрений — казалось, что это на самом деле шебаршится какой-то боец-ротозей, который так и просится на мушку.

И немецкий снайпер, как и предполагалось, не удержался, решив не упустить такого подходящего случая и наказать вражеского солдата за головотяпство.

Где-то неподалёку громыхнул винтовочный выстрел, и «подстреленный боец» пропал из видимости. Снайпер сидел совсем близко, буквально в каких-нибудь трёх десятках метров.

— Цепью! — негромко скомандовал Южаков и, спрятав бинокль в футляр, вскочил на ноги.

Он пригнулся и, осторожно ступая, направился туда, откуда только что стреляли.

Александр пошёл левее особиста, а Ильяс и Григорий — правее. Неожиданно впереди, метрах в пятнадцати от них, зашевелились ветви старой ели, затем там раздался сухой треск от чьего-то неловкого прикосновения. Из ветвей появился немец, облачённый в пятнистую накидку и такие же пятнистые штаны, благодаря которым он почти сливался с зеленью леса. На его голове была каска, обтянутая таким же пятнистым материалом.

Не успел ещё Александр толком разглядеть этого гитлеровца, как Южаков стремглав бросился к тому. Такой прыти от особиста никто не ожидал, и поэтому остальные на несколько секунд замешкались, но после спохватились и тоже ринулись хватать снайпера.