Остаток дня - Кадзуо Исигуро

Или другой пример. В сословной и внутрисословной иерархии титул, звание, пост или место как бы оттесняют самого человека на второй план, и тем вернее, чем выше его статус. Три главных действующих лица романа – хозяин Дарлингтон-холла и его слуги, Стивенс и мисс Кентон. Мы представляем их себе как живых, твердо усвоили, что первый – лорд, второй – дворецкий, а третья – экономка, но расстаемся с ними, так и не узнав их имен.

Не правда ли, читатель, вас поджидали в романе откровения? Вы, полагаю, уяснили себе, что образцовый дворецкий и вообще слуга – тот, кто с достоинством исполняет свои должностные обязанности. Вы познали катехизис прислуживания – последний слагается из разрозненных суждений Стивенса, подчас обладающих завершенностью и выразительностью афоризмов, притом нередко отмеченных прочувствованным, хотя и невосторженным (сдержанный и скрытный английский характер!) холопством. К примеру: «Когда за столом двое… безумно тяжело добиться равновесия между расторопностью и незаметностью, которое так важно для хорошего обслуживания». Или вот еще: «…в реальной жизни критическое отношение к хозяину и образцовая служба просто несовместимы». Вы познакомились с легендами и преданиями лакейской. Вы, наконец, приобщились к новой и новейшей истории британской прислуги, для которой (истории, не прислуги) характерны смена поколений, формаций и ведущих сфер деятельности – все как в настоящей истории; только если в последней, допустим, основным занятием политиков стала выработка курса по отношению к нацизму, то на уровне слуг тем же становится чистка столового серебра.

Вы, верно, не станете спорить, что под пером Кадзуо Исигуро сословие слуг образует своеобразное государство по образцу того, как совокупность подданных Британской короны образовала империю. В этом государстве роль монарха отведена дворецкому. Стало быть, и вопрос о том, что есть великий дворецкий, в нем столь же уместен, как проблема образцового суверена в монархическом устройстве.

Далекие, казалось бы, материи, а читать интересно. Во-первых, потому, что узнаешь много нового. Тут «Остаток дня» не менее увлекателен, чем романы Артура Хейли из жизни профессионалов своего дела. Но не это главное. Произведение Кадзуо Исигуро привлекает прежде всего тем, что рассказанное имеет прямое отношение к нам с вами.

«Как писатель я стремлюсь создавать международные романы. Что это такое – “международный” роман? Это просто роман, в котором дана картина жизни, представляющая интерес для людей самого разного происхождения и состояния по всему миру. В нем могут фигурировать персонажи, летающие с континента на континент реактивными лайнерами, но с равным успехом его действие может разворачиваться в границах какого-нибудь маленького местечка», – говорит Кадзуо Исигуро. А теперь спросим себя: представляет ли для нас интерес картина жизни, скомканной служением ложной идее, притом что оно продиктовано самыми благими намерениями? Представляет, да еще какой – знаем такую жизнь по собственному опыту, историческому и личному. Знает, вероятно, и писатель. По крайней мере, его светлость имеет предшественника в предыдущем романе Кадзуо Исигуро «Художник зыбкого мира». Там герой, художник Мацуи Оно, сознательно связывает в молодости свое искусство с идеалами японского милитаризма – и из столь же благородных побуждений – желания поддержать родину, облегчить людям существование и создать нетленную живопись. На закате лет он, однако, вынужден признать, что пытался сотворить вечное, опираясь на скоропреходящие идеалы, и поэтому потерпел крах.

Мы вольны поразиться близорукости дворецкого, который видел если не все, то очень многое, однако почти ничего не увидел, поскольку отказывался понимать очевидное. Но в том и художническая проницательность Кадзуо Исигуро, что он обосновал неизбежность утраты зоркости как следствие лакейского взгляда на мир, причем не сказал об этом «от автора», а раскрыл изнутри, через психологию самозабвенного лакея. Автор вскрыл «корни» лакейского мировосприятия на примере именно рядового англичанина, Стивенса, и сделал это мастерски: «…таким, как мы с вами, никогда не постичь огромных проблем современного мира, а поэтому лучше всего безоглядно положиться на такого хозяина, которого мы считаем достойным и мудрым, и честно и беззаветно служить ему по мере сил».

Это можно соотнести с опытом не одной лишь Великобритании. Всем, например, известно, кому в 1933–1945 годах доверили немцы постигать за них огромные проблемы, да и имя нашего Хозяина, который в глазах советских людей был «достойным и мудрым», тоже не секрет, а его рассуждение о «винтиках» обнаруживает гносеологическую общность с доводами Стивенса. Можно видеть, что социальная «емкость» письма, помноженная на примечательное искусство вживания в персонаж, позволила автору через чисто английскую тему, решенную к тому же с учетом английской литературной традиции, выявить самый страшный недуг XX века.

С не меньшим тактом изображает писатель неизбежные следствия добровольной слепоты и в сугубо личном плане. Почему это Стивенс так упорно возвращается к оправданию лорда Дарлингтона? Да по той простой причине, что дворецкий, долгие годы превыше всего ставивший свое достоинство, переживает политический крах хозяина как ущерб и урон для его, Стивенса, чести. Так «политика» переходит в личное. Но не в политике дело, и не она виновата в том, что у Стивенса развилась душевная глухота и атрофировалась способность любить. Виновато все то же лакейство. Продуманно чередуя эпизоды и сцены, строя диалоги и описывая реакции персонажей, какими их воспринимает Стивенс, автор подводит нас к главному: лакейство в принципе губит личность, растлевает ум, сушит сердце, искажает ценности человеческого общения. Оно делает Стивенса слепым не только в политике. Его рассказ – это, в сущности, хроника неувиденной и в силу этого не принятой любви.

В романе, как наверняка заметил читатель, много удачных сюжетных ходов (вроде смерти Стивенса-старшего во время грандиозного приема), но от талантливого писателя странно было бы ожидать другого. Истинной находкой представляется здесь не это, а выявление на всем протяжении повествования высшей, всеобъемлющей безнравственности лакейства через диалоги, в которых предмет разговора оказывается слегка смещенным по законам абсурда, что наглядно демонстрирует утрату языка межличностного общения как между хозяевами и слугами, так и среди слуг. Стивенсу, например, одинаково «неудобно» разговаривать и с мистером Фаррадеем, и с родным отцом.

Самое примечательное, однако, в этом романе – что сию насквозь английскую книгу создал человек, по рождению принадлежащий другой и очень непохожей национальной культуре. Кадзуо Исигуро – японец, в Англии он с шести лет. Действие двух его предыдущих романов происходит в Японии, «Остаток дня» – первая его книга, построенная целиком на английском материале.

После войны, особенно с 1960-х годов, стало довольно распространенным явлением, когда авторы иных национальных «корней» начинают жить в Великобритании и становятся английскими писателями. Их книги возникают как бы на стыке разных литературных традиций, причем роль жизнетворной жидкости в этом литературном «кровообмене» отдана английскому языку. Тут можно назвать тринидадца В.С. Найпола, пакистанца Сальмана Рушди, южноафриканца Кристофера Хоупа и еще немало имен. В крепкую традицию английской комедии нравов, заложенную еще Филдингом, Стерном и Смоллеттом и обогащенную в начале XIX века Джейн Остин, Кадзуо Исигуро внес японский колорит: изысканную фрагментарность повествования, неполную прорисовку окружения (у английского автора, даже современного, допустим, у Л.П. Хартли или Айрис Мердок, мы бы нашли более пространное описание Дарлингтон-холла), гротеск сближения смешного и трагического.