Ассегай - Уилбур Смит

— Не хочу. Ты не ошибаешься, деньги нужны мне прямо сейчас. И еще одно. Я почти год без отдыха. Мне нужно два дня и мотор. Собираюсь съездить в Найроби, а может, и куда подальше.

— Передай своей дамочке, кем бы она ни была, мой горячий привет.

— Перси, я должен предупредить: у тебя мозги в ширинку вываливаются.

В Найроби Леон первым делом направился в расположенный на главной улице офис торговой компании «Озеро Виктория». Двигатель «воксхолла» еще трещал и постреливал, готовясь к выключению, когда дверь распахнулась и навстречу гостю устремился мистер Гулам Вилабджи, эсквайр. За ним с небольшим отставанием следовали миссис Вилабджи и целая орава одетых в яркие сари и щебечущих, как птенцы, смуглолицых херувимчиков с иссиня-черными волосами и огромными темными глазами.

Не успел Леон вылезти из машины, как мистер Вилабджи схватил его за руку и энергично потряс.

— Тысяча и одно приветствие почтеннейшему сагибу. Со дня вашего прошлого визита к нам глаза мои не любовались картиной более приятной. — Не выпуская правой руки гостя, торговец потащил его за собой. Второй рукой он отгонял окружившую их стайку детишек. — Прочь! Уйдите! Плохие дети. Невоспитанные девчонки. — Детишки, впрочем, не обращали на него никакого внимания и лишь старались держаться вне пределов досягаемости. — Пожалуйста, сагиб, простите и забудьте о них. Увы, увы! Несмотря на все мои старания, миссис Вилабджи производит на свет исключительно особ женского пола.

— Они все такие милые, — галантно заметил Леон. Ободренная таким замечанием, одна из крошек проскользнула под отцовской дланью и, встав на цыпочки, схватила гостя за вторую руку.

— Входите, входите! Прошу вас, сагиб.

Вместе мистер Виллабджи и его дочь подвели Леона к задней стене магазина. Красочные изображения зеленоглазой многорукой богини Кали и бога Ганеши со слоновьей головой уступили почетное место в центре последнему пополнению галереи. Это была большая позолоченная рама с деревянной табличкой, украшенной искусной резьбой и изображением золотого листа. Надпись на ней гласила:

Посвящается многоуважаемому сагибу Леону Кортни, эсквайру,

всемирно знаменитому игроку в поло и шикари,

спутнику и ближайшему другу полковника Теодора Рузвельта,

президента Соединенных Штатов Америки

и мистера Гулама Вилабджи, эсквайра

Под стеклом рамы были помещены с полдюжины вырезок из англоязычных газет.

— Моя семья и я очень надеемся, что вы соизволите оставить свой автограф на одной из этих чудесных публикаций, которая станет коронной драгоценностью в моей коллекции реликвий.

— Сделаю это с превеликим удовольствием, мистер Вилабджи.

Неожиданно для себя Леон растрогался. Взяв ручку, он написал: «Моему доброму другу и покровителю, мистеру Гуламу Вилабджи, эсквайру. Искренне ваш, Леон Кортни».

Достойный торговец подул на чернила.

— Этот автограф пребудет со мной до конца дней моих как величайшее сокровище. — Он печально вздохнул и, разогнав обступивших Леона дочерей, добавил: — Теперь вы, наверное, пожелаете забрать те великолепные слоновьи бивни, что до сих пор находятся у меня на хранении.

Бивни к машине отнесли Маниоро с Лойкотом. Леон шел за ними, облепленный юными поклонницами: две малышки повисли у него на руках, остальные цеплялись за штанины. С немалым трудом избавившись от них, он забрался на сиденье, завел мотор и покатил к недавно открывшемуся клубу «Мутайга», окрашенные в розовое кирпичные стены которого сменили оштукатуренные грязно-белые старого «Клуба поселенцев».

В баре, открытом только для членов заведения, его ждал дядя, Пенрод Баллантайн. Полковник поднялся ему навстречу, и Леон заметил, что он изрядно поправился. В последний раз они виделись более года назад, и за это время Пенрод успел перейти из разряда «упитанных» в категорию «тучных», а в его усах добавилось седины.

— Как насчет ленча? — предложил он, обменявшись с племянником рукопожатием. — У них сегодня пирог с мясом и почками. Мой любимый. Не хочу, чтобы до него раньше добралась всякая шпана. Заодно и поговорим. — На террасе, под увитой сиреневой бугенвиллией аркой, в укромном уголке подальше от чужих ушей их ждал накрытый столик. Заправив под воротник белую салфетку, Пенрод с улыбкой заметил: — Полагаю, Перси уже показал тебе статьи того янки, Эндрю Фэгана, и письма, что пришли на твое имя от известных людей?

— Да, сэр, показал. Вообще-то в этих статьях многое преувеличено. Разумеется, я не лучший охотник в Африке. Кермит Рузвельт в шутку так сказал, а Фэган принял всерьез. Вообще-то я еще новичок.

— Только не говори этого вслух. Пусть все думают что хотят. К тому же, говорят, ты быстро учишься. — Пенрод самодовольно усмехнулся: — Должен признаться, к этой шумихе и я приложил руку. По-моему, получилось удачно. Так сказать, штришок гения.

Леон удивленно посмотрел на него:

— Вы-то тут при чем, дядя?

— Когда появились первые статьи, я был в Лондоне. И там меня осенило. Я связался с нашим военным атташе при посольстве в Берлине и попросил устроить перепечатку этих статей в германской прессе, в первую очередь в тех изданиях, что специализируются на публикациях материалов о спорте и охоте. Такие материалы интересны в первую очередь представителям верхушки, тем, у кого есть собственные поместья, для кого охота — развлечение, спорт. Мой план заключался в том, чтобы увлечь этих людей африканским сафари, соблазнить их шансом поохотиться с тобой. А у тебя появится возможность собирать самую разную информацию, которая, несомненно, пригодится, когда придет время схватиться с ними.

— С какой стати они будут доверяться мне?

— Леон, мальчик мой, ты не можешь не знать, какое впечатление производишь на людей. Ты всем нравишься, особенно молоденьким фрейлинам и мадемуазелям. Сафари — особая жизнь, жизнь на природе. Самые замкнутые расслабляются, у молчунов развязывается язык. Я уж не говорю о шнурках на дамских корсетах и панталонах. И почему один из влиятельнейших людей в кайзеровской Германии, крупнейший производитель оружия или его супруга должны подозревать в розовощеком, простодушном парне мерзкого шпиона? — Пенрод поднял палец, подзывая старшего официанта, щеголявшего в просторной, до колен, белой канзе, красном кушаке и феске с кисточкой. — Малонзи! Принеси нам, пожалуйста, бутылочку шато-марго 1879 года. Из моих запасов.

Малонзи вскоре вернулся, бережно неся слегка запылившуюся бутылку кларета. Почтение, коего заслуживала славная марка, проявилось в последовавшем затем торжественном ритуале: официант вытащил пробку, понюхал ее, наклонил бутылку. Первые капли искрящегося красного вина упали в хрустальный бокал. Пенрод взял его, покачал, повел носом, ловя букет.

— Отлично! Думаю, тебе понравится.

После того как и Леон засвидетельствовал свое почтение благородному кларету, Пенрод снова подозвал Малонзи и распорядился подавать пирог. Его принесли на больших блюдах — горячий, только что из духовки, с золотистой корочкой, — и полковник с воодушевлением взялся за дело.