Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Она сконфуженно отошла от внимательно глядевшего на неё Прокопио и, напустив на себя важность, присела на подлокотник кресла, стараясь показать, что её визит близится к концу.

— Интересно, — спросила она, беря со столика старую фотографию. — Интересно, жив он ещё, этот Карло Сегвита?

Прокопио вновь сел и налил им обоим отвратительного пурпурного ликёра; Шарлотта одним глотком проглотила свой, словно мерзкое лекарство. Он уже пропустил четыре или пять против её двух. Как она доберётся до Урбино, если он продолжит в том же темпе? Телефона тут нет, вспомнила она, такси не вызовешь.

— Карло? Как же, наезжает сюда время от времени… навещает старых друзей… инвестиции… та скотобойня дальше по дороге. — Он говорил замедленно, как говорят порядком выпившие, извлекая слова по одному и делая задумчивую паузу, перед тем как вставить в нужное место фразы, словно складывал сложную картинку-загадку. — Не то чтобы он сейчас был связан с мясным бизнесом. Теперь он старается не марать рук. Да-а-а, чистые руки… очч важно!

— Почему вы всё-таки показали мне эту фотографию, Франческо? — спросила она.

Она непроизвольно назвала его по имени и увидела, как выражение его лица смягчилось. Его такая фамильярность столь же обрадовала, сколь её расстроила.

— Думаю, вам следовало её увидеть, вот почему, — ответил он. — Беспокоюсь, что вы можете попытаться реставрировать кое-что ещё… какие-нибудь наши неприглядные прошлые дела.

— Считаете, Муту что-то связывает с этими людьми? Он раздражённо пожал плечами:

— Кто такая эта Мута? Я уже говорил, что не знаю её.

— Вам не запомнилась никакая девочка той поры, когда вы были мальчишкой? На фотографии девочек нет…

— Кто в таком возрасте запоминает девчонок? — Он плеснул в глотку остатки ликёра. — Как бы то ни было, вам эта фотография понравилась больше поэзии, ну и оставьте её себе, если она доставляет вам такое удовольствие. Iо поп posso comprendere piu.[102]

— Да не то чтобы…

Шарлотта в смятении смотрела, как веки Прокопио задрожали и сомкнулись, затем упрямый подбородок несколько раз стукнулся о грудь и застыл, больше не поднимаясь. Это уж чересчур, а она-то опасалась неизбежного соблазнения. И как ей добираться домой? Мысль возвращаться пешком в темноте не привлекала. И зачем она только приняла приглашение на ланч! Она продолжала разглядывать фотографию, в надежде, что Прокопио очнётся, хотя, судя по тому, как он пыхтел и отдувался, всхрапывал и ворчал во сне, это было маловероятно. Может, сходить за домоправительницей? Шарлотта ещё не решила, что ей делать, когда старушка появилась сама и несколько секунд стояла, глядя на спящего.

— Stanco, — наконец сказала она. — Troppo massacrati, ora[103]— Объяснив жестокую причину усталости хозяина в пору забоя свиней, она тронула Шарлотту за плечо и пробормотала: — Сейчас.

Несколько минут спустя она появилась вновь в старом бесформенном пальто, бывшем когда-то чёрным. В одной руке у неё бренчали ключи на огромном кольце, в другой она держала тарелку с сосисками, толщина и острый, пряный аромат которых не оставляли сомнения в их домашнем происхождении. Шарлотта поняла, что нужно идти за ней; они отправились на задний двор, где стоял ржавый пикап такого же почтенного возраста, как тётка Прокопио. Две курицы, устроившиеся на переднем сиденье, с громким кудахтаньем ринулись прочь. После одной из них осталось яйцо, которое женщина осторожно переложила на заднее сиденье. Моля Всевышнего, чтобы водителем не оказался парень, правивший мулами, или один из воскресных забойщиков, Шарлотта увидела, что домоправительница собирается сама быть за шофёра. С удивительным проворством крохотная старушка вскарабкалась на водительское сиденье и уселась, подложив под себя три подушки. Тем не менее её едва было видно из-за баранки. Шарлотте казалось, что она не справится и с телегой, запряжённой медлительными быками, не говоря уже о грузовичке, однако они благополучно выехали со двора.

Во все полчаса, которые они добирались до ворот Урбино, они обменялись всего каким-нибудь десятком слов. Однако путешествие не было безмолвным, только не в этом грузовичке, с его рёвом, дребезгом и стуком, — всей этой неумолчной громыхающей речью, в ответ на которую старушка, чуткая к этому древнему диалекту, то прибавляла газ, то притормаживала под аккомпанемент ужасного скрежета и скрипа. Она буквально вставала, чтобы дотянуться ногами до педалей. Проезжая мимо пугал, она, сама похожая на пугало, набрала в рот слюны и длинно плюнула из окна. Однажды по пути, когда она затормозила и выбралась из машины, чтобы достать яйцо с заднего сиденья и оставить его вместе с тарелкой сосисок возле обломанного зуба колокольни в Сан-Рокко, ей удалось произнести нечто вроде коротенькой фразы: «Да… бу-бу-бу бу-бу-бу… Бальдуччи… бу-бу-бу бу-бу-бу…» — хотя за рёвом мотора было не понять, что она прошамкала.

Это был ответ на вопрос Шарлотты:

— Еда для Муты?

Выехав на шоссе, они обменялись ещё несколькими словами: налево или направо, в Урбанию или в Урбино? Это был повод возобновить интересный разговор, бесполезный из-за беззубого шамканья старушки. Только имя разобрала Шарлотта — Бальдуччи. Что-то такое Бальдуччи, сказала женщина, Бальдуччи что-то такое… не Мута, это точно, — может, Элла? Риелла? Габриэлла?

Габриэлла Бальдуччи: существовала ли такая? Когда-нибудь? Может, это Габриэлла или какой другой блуждающий призрак посещает Сан-Рокко?

Мута тоже видела пугала. На ноге одного из них она узнала ботинок, который потеряла в тот день, когда в Сан-Рокко появился волк. Мамин ботиночек. Она уткнулась лбом в покрытый паршой ствол дерева, которое больше ничего не давало, кроме кривых толстокожих груш, жёстких, озлобленных, годных только для тушения.

Деревья пугал, священник сказал: «Как упал ты с неба, о Люцифер, сын зари!»[104]— и дальше он сказал: «От каждой смерти мне убыток, ибо я — плоть от плоти человечества»[105], и они уничтожили слова, взорвали все слова, и все разбитые судьбы падали обрывками бумаги, как грушевая и яблочная кожура с маминого ножа. Гранаты сыпались ещё долго. Это было здесь? Она помнила виллу, где жила добрая госпожа, которая всегда давала ей еду и одежду. Госпожа пробовала научить Муту говорить, но все слова Муты исчезли на дороге, по которой ушли все остальные. Слова, даже когда им удавалось раскрыть ей рот, заставить её выдохнуть воздух, душу, могли высвободить разрушительную силу, хранившуюся глубоко внутри её, могли убить других. Она видела, как это происходило.