Десантура-1942. В ледяном аду - Алексей Ивакин

– Впрочем, товарищ подполковник, помочь кой-чем могу. Мы тут на гарнизончик налетели маленький. Немцев в капусту положили, конечно. По амбарам – туда-сюда – нет продовольствия у фрицев. А один открыли – там семя льняное. Набили пару мешков себе и амбар сожгли, к чертовой матери.

– Местным бы оставили… – буркнул Тарасов.

– Да каким там местным, – горько махнул рукой Полкман. – Побили там местных. Кого помоложе, угнали в Демянск на работы. Старух же… Эх…

Партизан помолчал, а потом продолжил:

– Оставлю я тебе, товарищ подполковник, эти мешки. Поделите меж собой.

Тарасов хмыкнул:

– Издеваешься? По полгорсти на брата выйдет. Лучше с ранеными отправьте на базу. Врачи рады будут.

– Врачи? – удивился Полкман.

– Врачи, Мартын Мартынович, врачи. Жрать нечего, так раненые придумали кору жрать с деревьев. Как зайцы. А желудок-то не заячий. Человечий. Ну и мучаются запорами. Так что твои семечки в самый раз будут. Вместо касторки. Может, и не помогут, а все одно больше нечем. Гриншпун! – крикнул Тарасов, увидав, что уполномоченный особого отдела приближается к ним. – Гриншпун! Иди сюда, с партизанами познакомлю!

Гриншпун подошел молча и ожег холодным взглядом Полкмана:

– Ваши документы!

Полкман удивился:

– А вот нет документов! Вона два мои документа – сыновья. Один – Мартын, другой – Давид!

– Документов нет? Почему? – прищурился особист.

Тарасов захотел было придержать озлившегося особиста, но придержал сам себя. По-своему Гриншпун был прав. Мало ли кто по лесам шляется…

– Не успел захватить, когда из дома через окно сигал. А пацаны мои – взяли. Успели, – набычился Полкман.

Гриншпун подозвал сыновей партизанского командира. Долго изучал их комсомольские билеты. Сверял фотографии с лицами. Сыновья были в отца. Такие же медведи здоровенные. И суровые.

– Взносы за полгода не уплачены… – задумчиво сказал Гриншпун, вертя в руках комсомольские билеты.

– Кровью платили, – ответил за сыновей Полкман. – И своей, и чужой.

– Кто этот человек? – не обращая внимания на Мартына, спросил парней уполномоченный.

– Отец, – ответил тот, который побольше в размерах. – Полкман Мартын Мартынович. Командир демянского партизанского отряда.

– Давид… – протянул Гриншпун парню его билет. – Больше на Голиафа похож.

Парень не улыбнулся шутке. А документ завернул в тряпочку и сунул за пазуху.

– Значит, подтверждаете? – спросил особист у второго – тоже Мартына.

Тот молча кивнул.

– Ну, ну… – неопределенно ответил Гриншпун. Потом повернулся к Полкману: – Извините. Работа такая… Николай Ефимович, вы закончили с ними? Поговорить надо.

Тарасов вместо ответа шагнул к Полкману:

– Мартын Мартынович, сейчас вас боец проводит к врио начштаба, там решите технические вопросы, лады?

Полкман кивнул.

– Полыгалов! Проводи партизан!

Рядовой Полыгалов, ставший порученцем Тарасова после того, как в штабном шалаше погиб вместе с Шишкиным и лейтенант Михайлов, махнул Полкману и сыновьям рукой. Проходя мимо особиста, Мартын-старший не удержался и буркнул:

– Шлемазл. Поц гойский.

Буркнул тихо. Но так, чтобы Гриншпун услышал.

Тот не удержался от улыбки, когда партизаны скрылись в лесу:

– Надо же, ну никак не думал, что меня тут еврейским матом обложат…

– Борис, – Тарасов улыбку не поддержал. – Ты что за спектакль устроил? Членские взносы приплел какие-то?

– А они, командир, и впрямь не уплачены. Впрочем, это не мое дело…

– Именно! – перебил его подполковник. – У тебя что, паранойя разыгралась? Мужики у нас раненых заберут и на Гладкий Мох на санях отвезут. Понял?

– А ты уверен, что на Гладкий Мох? – перебил Тарасова Гриншпун.

Тот осекся от неожиданности.

– Ты что…

– Идемте, товарищ подполковник…

И Гриншпун зашагал в ту сторону, откуда появился несколько минут назад.

Тарасов поспешил за ним.

Через полчаса они были на месте. Месте происшествия, которое было оцеплено взводом охраны.

– Смотри, подполковник. – Гриншпун сдернул тряпку с котелка, стоявшего рядом с костровищем.

– Ну, котелок… – пожал плечами Тарасов.

– Ближе смотри, – особист осторожно, как что-то противное, взял круглый котелок за проволочную ручку и поднес к лицу комбрига.

– Жирный изнутри. И мясом вроде пахнет. И что?

– Идем дальше, – отбросил котелок особист. Он зашел за кусты. Под ними лежал десантник, укрытый дерюгой.

– Вчера, видать, помер. Вечером. Или ночью.

Гриншпун сдернул дерюгу. Тарасов, привыкший, кажется, ко всему, резко отвернулся.

Штаны и подштанники бойца были разрезаны и стащены до колен. А с обоих бедер срезано мясо до отливающих голубым костей.

– Часть сожрали, паршивцы. А часть бросили в кустах. Видать, засек кто-то. Они и смылись.

– Кто они-то, не темни, особист!

– Из второго батальона ночью пропали двое. Рядовые Топилин и Белоусов.

– Белоусов, Белоусов… Баянист, что ли?

– Ну да. Синенький скромный платочек.

– Вот же…

Тарасов, казалось, растерялся. Что угодно, но только не это! Предательство казалось ему невозможным. Да еще и…

– Вечером они парой были в охранении, около лежки раненых. Смена их не обнаружила. Стали искать, нашли вот это, – кивнул Гриншпун на котелок. – А потом партизаны являются. Месяц не было, а тут взялись. Может, полицаи?

– Не похоже, уполномоченный. Не похоже. Слишком быстро для полицаев они явились.

– Зато как им удобно. Сотню раненых без боя в плен утащат. Подумай, командир. Нельзя им доверять.

Растерянность Тарасова прошла быстро:

– Решим на заседании штаба. Бойца похоронить. И молчок! Не хватало мне еще людоедства, твою мать…

Командиры и комиссары, вопреки мнению Гриншпуна, раненых решили все же отправить с партизанами на Гладкий Мох.

– Зря, товарищ подполковник, зря… Как бы не пожалеть. Потом.

Особист резко развернулся и зашагал к себе. Подполковник долго смотрел ему в спину, догадываясь, что особист считает его главным виновником всех бед бригады…

* * *

Полкман с сыновьями шагал в конце колонны, размышляя над странным поведением этого особиста.

С одной стороны, у него работа такая – всех подозревать.