Ржавое зарево - Федор Чешко

Вовсе не дар подглядывания в чужие умы помог старому чародею догадаться, о чем спрошено.

— Видел, — тихо отозвался старик. — Но не все.

— Как? Тоже его глазами?

— Нет. — Волхв подпер щеку ладонью. — В твоем будущем теле не сыскалось места для моего разума.

— Помнишь, я говорил, что твоей души и на одного тебя может оказаться не вдосталь?

Вятич кивнул.

— Забудь, — сказал волхв.

Кудеслав искривил усы улыбкой — неторопливой и невеселой.

— Так как же?

— Ворон, — ответил старик. — И не только лишь оттого, что бессловесные да скудные разумом твари удобней для таких дел (сперва-то я было выбрал себе коня). Но примерещилось мне, будто через этого самого ворона за тобою пытался следить кто-то еще.

— Кто? — без интереса спросил Мечник.

— Я не понял.

— Однажды, — сказал Кудеслав по-прежнему бесцветно, словно бы нехотя, — в вятских краях, близ тамошнего Родова места, мне примерещилось, будто во мне объявилась еще одна душа. Моя же, и вместе с тем чужая. Белоконь заставил меня испугаться, и объявившееся мгновенно сгинуло.

— Ну? — попытался Корочун пришпорить вялую Мечникову речь.

— Ну и все.

Мучительно застонал Остроух, торопливо-ласково забормотала метнувшаяся к нему Любослава, мальчонка, пристроившийся было близ старика на всеми отвергнутом ослончике, поспешно вскочил и бросился ей на подмогу…

Подмога…

Голоногий сопляк…

Неотъемлемая часть велемудрого волхва-кудесника…

Почему никто из Корочуновых (вернее сказать, «никто из Корочуна», хоть это и звучит бредово) не поминает мальца по имени? Не удосужились выдумать прозванье? Ну и пускай — твое-то какое дело? Нынешняя ночь, казалось бы, раз и навечно должна была приучить тебя не соваться, куда не кликали. Да и куда кликали, лезть не вдруг, а крепко подумавши…

Значит, старец тоже был там, хоть и недолго. Ну и что? О чем ты собираешься его спросить? Все уже было объяснено наперед, загодя. Старик и его то ли порождения, то ли части, то ли леший ведает кто — присные, в общем… Они, похоже, ничего не говорят зря.

Любослава не просто так пела, будто душа после гибели тела вновь проглянет из глаз новорожденной темницы. Значит, когда-нибудь в грядущем, после смерти нынешнего тебя, твоя душа опять увидит этот мир глазами новорожденного, которого нарекут Ставром.

Когда-нибудь…

Когда?

Возможно, старик знает хотя бы это?

— Быть может, через сотню лет, а может, и того позже, — сказал хранильник, глядя в огонь. — Душа умершего не скоро находит себе новое телесное воплощение. Иногда не находит вовсе…

Кудеслав глянул на волхва и вдруг спросил:

— А там, в той моей жизни, Векша будет?

Не диво, что вопрос застал премудрого старца врасплох, коль скоро был он, вопрос этот, неожиданностью и для самого вопрошающего. Довольно долго хранильник молчал. Когда же истомившийся ожиданием вятич окончательно уверовал, что старец попросту не расслышал, тот вдруг процедил сквозь почти не шелохнувшиеся усы:

— Не веруется мне, будто двое одновременно живущих смогут встретиться и в следующей жизни — разве что один из них окажется пожилым, когда другой едва лишь родится… где-нибудь за трижды тридевять земель. И уж совсем невозможно им будет узнать друг друга. Даже если боги вернут обоим память о прошлой судьбе, то не подмогою будет, не милостью, а злейшим из божеских проклятий.

Мечник вздохнул и снова уставился в огонь. Ну, конечно же — память. Потому-то мудрец, столь рьяно ратовавший против знания наперед ЭТОЙ жизни, легко допустил тебя в ТУ. Память, которая затеряется где-то меж домовиной вятича Кудеслава и колыбелью новорожденного Ставра. То, что Кудеслав нынче вызнал о Ставровой гибели, никак не сможет обернуться во зло… Тупая ломотная боль терзала затылок, в горле вязко и гадко ворочалась тошнота, время от времени просыпалось болезненное неудобство в левом боку — не то Кудеславово сердце вконец умучилось происходящим, не то напоминала о себе угодившая в Ставра летучая гибель…

— Ну, ладушки… — Волхв крепко оперся ладонями о колени, остро воткнул в Мечниково лицо пожелезневший взор. — Дай-кось теперь стану спрашивать я. Помнишь, ради чего отправлялся в грядущее?

Мечник не разлепил губ, лишь кивнул неохотно.

— Ну, и разыскал ли ты там ответ хоть на один из своих вопросов?

Мечник так же молча и так же нехотя мотнул головой.

— То-то. — В старческом голосе не слышалось ни малейшего намека на торжество. — Много ли проку в виденьях, которые не способен истолковать? Ин-тер-пре-ти-ро-вать… — выговорил он вдруг с жесткой усмешкой дикое, напрочь лишенное смысла то ли слово, то ли леший разберет что. — Для этого надобно там прожить не полдня, как тебе нынче выпало, даже не год — всю жизнь до судьбины-конца. А такое никому не под силу. После такого в тебе два ума угнездятся: нынешний и грядущий. А что два разума в одной голове, что вовсе ни единого — то без разницы. И слышь, чего еще скажу… — Старик резко придвинулся к вятичу, словно бы вознамерившись клюнуть его в ухо. — Я же вижу: не веришь ты мне. И правильно. Я ведь человек, а один человек, дойдя до чего-либо лишь собственным своим разуменьем, без мудрых сторонних советов, редко не ошибется. Может, и впрямь обносившийся разумом дедка напугался пустых собственных страхов; может, нездешние вовсе другого хотят, нежели мне привиделось… Я к чему клоню-то… — Он глянул на Мечника с внезапной опаской (что ли ни с того ни с сего забоялся по уху схлопотать?!). — Я это к чему… Ты ведь мне ничем не обязывался. Ежели отступишься от меня да моих затей, нездешние оставят тебя в покое. И Векшу не тронут. А может статься, даже облагодетельствуют вас — особливо коль ты отдашь им меч али примешь их сторону. Понял? Думай, думай, покуда еще не поздно…

Старик умолк, отшатнулся, увидав на Мечниковой лице… нет, назвать такое улыбкой ни у кого бы не повернулся язык. Разве только каменный великанский ведмедь мог бы этак вот ухмыляться.

— А и хитрован же ты, старче! — со злым восхищением протянул Кудеслав. — Ай, хитрованище! Выискал-таки единственные слова, какие могут меня к тебе крепче крепкого приторочить!

Хранильник смолчал. И ни обида, ни тем более смущение так и не отразились на его омытом очажным заревом лике.

— Ну, хватит уж нам разговаривать разговоры. — Вятич оглянулся на кое-как заставленный обломками вход. — Рассвет, поди, еще не близехонек, день же наверняка выдастся хлопотным да веселым. Ложитесь-ка спать, вы, всякие-разные части премудрейшего чародея. А я перебодрствую на стороже.

— Это ты ложись, — сказал волхв. — Сторожем буду я, ты же хоть малую толику сил оживи: день-то впрямь будет «веселый». И не перечь. И впредь думай, с кем да как говоришь. «Всякие разные части»… Сам ты не человек, а часть… во-во, именно та, на которой ерзаешь.