ВДВ. С неба - в бой - Михаил Скрынников

В районе аэропорта стрельба стала утихать, через некоторое время совсем прекратилась, но в это время в городе заухала артиллерия, и на фоне ночного неба видны были сполохи выстрелов и разрывов. Потом все внезапно прекратилось. Только изредка со стороны города доносились одиночные выстрелы из стрелкового оружия.

Мой самоходный дивизион должен был выйти на танкоопасное направление, занять выгодный рубеж, насколько позволяла темнота, а в случае появления танков открыть огонь на поражение и не позволить им войти в город. Дивизион вышел в указанный район и занял позиции, но по закону подлости в ответственный момент, когда везде шла стрельба и вокруг все сверкало и грохотало, связь с дивизионом внезапно прервалась. Костылев заволновался, еще бы, в такой ситуации не только заволнуешься, завоешь от бессилия. Он потребовал связь с дивизионом незамедлительно восстановить. Выполнение задачи возложили на меня. Пока выезжал из территории аэропорта, пропала связь с ротой. Снова выручил бывший подчиненный, капитан Алиев. Пришлось его штабную машину использовать как ретранслятор и поддерживать связь с ротой. Еду дальше, около «Радио Кабула» моя боевая машина была встречена афганским танком, который охранял это здание, но ему не суждено было первому открыть огонь. Разведчики Попова из Ферганы, которые захватывали и брали под контроль этот объект, первыми влепили ему «муху» под башню, и он, бедолага, загорелся, а через несколько минут танк стал похож на ржавую консервную банку. От выстрела и взрыва в американском посольстве начался переполох, оно было рядышком с «Радио Кабула». Поблагодарив своих разведчиков по бывшей 105-й дивизии, продолжил путь за город, где, по нашим сведениям, и должен быть дивизион. Через некоторое время в непроглядной темноте все же нашел то, что искал. Отругал старого командира, подполковника Барановского. Он в ответ стал оправдываться, противотанковый рубеж мы заняли строго в указанное приказом время, все внимание обращали в темноту, откуда должны были появиться танки, в такой ситуации было не до связи.

На рассвете возвращался к себе в штаб. Несмотря на ранний час, в городе много народа. В штабе полнейший покой, ни души, после тревожной ночи все отдыхали, только вокруг палаток маячили фигуры часовых. Зашел в штабную палатку, уточнил обстановку. «Ждем приезда командира», — сказал оперативный дежурный. «Ладно, пока нет командира, пойду в роту, если что, звони, буду там», — сказал я. В роте разведчики после ночной работы приводили себя и технику в порядок. Пока еще не вернулись парни, которые сопровождали комдива, Комар собрал офицеров, которые были в разведке. Вот они мне подробно доложили о выполнении задания. Потерь в группах не было. Зазвонил телефон, Комар поднял трубку через секунду, говорит мне: «В штаб вернулся комдив». В это время послышался шум двигателей боевых машин, ротный вышел из палатки. Оказалось, вернулась группа Чернеги, которая сопровождала ночью комдива по городу. Это меня, как начальника, вполне успокаивало, и я направился в штаб. С приездом Рябченко лагерь оживился, кругом стали слышны разговоры разного толка. Комдив нам намекнул: «Ну что, задачу правительства выполнили успешно. Правда, потерь, к большому сожалению, избежать не удалось. Пока будем потихоньку собираться домой, но это мое соображение», — добавил он. После беседы с комдивом настроение, несмотря на большую усталость, было приподнятое. Да и солнышко стало припекать, приятнее было находиться на свежем воздухе и даже пришлось снять десантную куртку. Офицеры, которые были в свое время участниками чехословацких событий, прямо сказали, по сравнению с Чехословакией это настоящая дыра, и нам надо отсюда быстрее убираться.

Тем не менее проходили дни, недели, а мы, десантники, по-прежнему продолжали оставаться в Афганистане заложниками непродуманной политики. Слухи среди десантников о выводе дивизии стали постепенно затихать. Настал день, когда комдиву надо было принять решение. По-настоящему обустроить дивизию, создать более или менее человеческие условия для жизни личного состава в полевых условиях. Дивизионные разведчики тоже оборудовали свой палаточный городок, на фоне других он смотрелся намного лучше. Прошла и первая кадровая ротация среди разведчиков за границей. Командир роты Пащенко был назначен командиром батальона в 317-й полк, к нему же в батальон на одну из парашютно-десантных рот убыл Чернега. Ротным стал Комар, а его заместителем Ленцов. Коллективом офицеров и прапорщиков я остался доволен, а тем более их профессиональной подготовкой. С этим., коллективом на протяжении всего моего пребывания за) границей мы жили дружно, то ли в повседневной жизни, то ли при выполнении боевых задач по уничтожению банд мятежников.

В этом году зима в Кабуле выдалась снежная и морозная. По этому поводу мулла говорил, что это наказание неверных аллахом за то, что приперлись в нашу страну, а дехкане говорили, снега много к хорошему урожаю. И они оказались правы. Нам необходимо было придумать, как и чем обогревать палатки? Выход нашли. В Витебске стали делать примитивные печи из металлических труб, а материалом для топки была солярка. Солдаты этим печам придумали интересное название «Поларис», подобие американских ракет. Это название иногда приводило в замешательство радиоперехватчиков иностранных спецслужб, когда из Витебска радировали об отправке новой партии печей. Позднее их стали заменять на фабричные, но это произошло только к следующей зиме. Особых хлопот самодельные печи нам не доставляли. Правда, отдельные случаи возгорания все же отмечались в палаточных городках дивизии, но без серьезных последствий.

К концу января в Кабул из Москвы зачастили военные чиновники высокого ранга. Иногда с нами беседовали, но их беседы нам настроение не поднимали, а сводились к одному: мы здесь как бы на обычных крупных маневрах. Так почему тогда по нашим позициям и солдатам стреляют не холостыми патронами, а боевыми, спрашивали мы у них? Вразумительного ответа так и не услышали. К этому времени в армейских разведсводках уже отмечались случаи обстрела наших постов и позиций, а в провинции Баглан кавалерийская банда попыталась напасть на позицию мотострелковой роты, душманы просчитались и попали под плотный пулеметный огонь. В Кабуле была обстреляна машина, в которой находился офицер-политработник нашей дивизии. Нападающим удалось скрыться. Капитан Вовк был смертельно ранен. Вот так уже с первого месяца пребывания за бугром наших войск начинала складываться обстановка, а нас высокие военные чиновники пытались успокоить.

В дивизию прилетел командующий ВДВ генерал-полковник Сухоруков, чтобы воочию увидеть, как обустроен наш быт, какое настроение офицеров и солдат. Его, как командующего, интересовала организация взаимодействия с создаваемой 40-й армией и непосредственно с командующим армией, генерал-лейтенантом Тухариновым. В беседе с нами Сухоруков нового ничего не сказал, но врать не стал и намекнул, что мы остаемся в этой стране надолго. Он сам прекрасно понимал, что его разговор настроения нам не добавил, но принятого решения наверху он отменить не мог, и мы должны были смириться и настраивать себя на самое худшее, что могло нас ожидать в этой захолустной стране.

На следующее утро в сопровождении разведчиков он убыл к командующему 40-й армией. Штаб временно находился в одном из роскошных особняков в центре города. Резиденция Амина, а там планировалось разместить штаб армии, после ожесточенного штурма находилась на ремонте. Я даже и не предполагал, что сегодня лично встречу Тухаринова. Сразу же после убытия Сухорукова в город на его имя прибыла очень срочная и важная телеграмма. Рябченко шумит: «Где начальник разведки?» Захожу к нему в палатку. Комдив мне вручает конверт: «Давай пулей в город, передай этот конверт командующему. Только не передавай через кого-то, а лично в руки». — «Понял вас».