Станция Одиннадцать - Эмили Сент-Джон Мандел

– Когда я думаю о том, как изменился мир?

– Да.

– Моя квартира в Париже.

Когда отменили авиарейсы, Франсуа отдыхал в Мичигане. Закрывая глаза, он до сих пор видел замысловатую лепку на потолке гостиной, высокие белые двери балкона, деревянные полы и книги.

– Почему ты думаешь об убийстве?

– В старом мире тебе никогда не приходилось причинять кому-нибудь вред, верно?

– Верно, конечно. Я был копирайтером.

– Кем?

– Рекламщиком. – Франсуа давно об этом не вспоминал. – Знаешь, билборды и все такое. Копирайтеры сочиняли для них тексты.

Кирстен кивнула, и ее взгляд вновь скользнул в сторону. В нынешней жизни библиотека стала излюбленным местом Франсуа. За эти годы он собрал внушительную коллекцию. Книги, журналы, газеты, вышедшие до катастрофы. Совсем недавно ему пришло в голову создать собственную газету, и на данный момент проект процветал. Кирстен разглядывала импровизированный печатный станок на другом конце комнаты.

– Откуда у тебя на лице шрам? – спросил Франсуа.

Кирстен пожала плечами:

– Понятия не имею. Он появился в тот первый год, который я не помню.

– И брат не рассказывал?

– Он говорил, что мне лучше не знать.

– А каким был твой брат?

– Грустным. Он помнил все.

– Ты никогда не говорила, что с ним случилось.

– Глупая смерть, какой никогда не было бы в старом мире. Он наступил на гвоздь и умер от заражения. – Кирстен глянула на окно, где уже смеркалось. – Мне пора. Солнце почти село.

Она поднялась, и рукояти ножей блеснули в тусклом пламени свечи. Колючая женщина, вежливая, но смертоносная, никогда не расстающаяся с оружием. Другие участники «Симфонии» рассказывали о ее умении метать ножи. По их словам, она и с завязанными глазами могла бы попасть в яблочко.

– Я думал, сегодня только музыканты. – Франсуа, как всегда, не хотел ее отпускать.

– Да, но я пообещала друзьям, что приду.

– Спасибо за интервью.

Франсуа проводил ее к двери.

– Не за что.

– Позволь спросить, почему ты не хотела, чтобы я записал последнюю часть? Я не первый раз слышу подобные признания.

– Знаю. Почти все в «Симфонии»… Знаешь, я собираю вырезки из журналов о знаменитостях.

– О знаменитостях?..

– Только об одном актере, об Артуре Линдере. И благодаря своей коллекции я кое-что понимаю о публикациях.

– Ты не хочешь, чтобы тебя запомнили такой.

– Именно. Пойдешь на представление?

– Конечно. Прогуляемся вместе.

Франсуа потушил свечу. На улице уже сгущались тени, однако небо над заливом по-прежнему оставалось светлым. «Симфония» выступала на мосту, в нескольких кварталах от библиотеки. Неподалеку стояли повозки. Франсуа расслышал первые ноты и мешанину звуков – музыканты настраивали инструменты и репетировали партии. Август хмуро повторял одни и те же два такта. Чарли изучала ноты. Местные люди заранее принесли из ратуши скамейки, которые теперь стояли рядами, обращенные к воде. Большинство мест уже были заняты. Взрослые переговаривались или наблюдали за музыкантами, дети не сводили завороженных взглядов с инструментов.

– Сзади еще можно сесть, – сказал Кирстен, и Франсуа пошел за ней следом.

– Что сегодня в программе?

– Симфония Бетховена. Не помню какая.

Незаметный знак – и музыканты прекратили репетировать, настраивать инструменты, перебрасываться фразами. Они заняли места спиной к воде и замерли. Зрители умолкли. Дирижер шагнула вперед в воцарившейся тишине и с улыбкой им поклонилась. А затем без единого слова повернулась к оркестру и заливу. В небе пролетела чайка. И дирижер взмахнула палочкой.

46

Тем вечером пятнадцатого года Дживан Чоудхари пил вино на берегу реки.

В третьем году он забрел в местечко Маккинли, названное в честь его основателей. Изначально их было восемь, все из отдела продаж маркетинговой фирмы «Маккинли Стивенсон Дэвис». Пока на континенте бушевал грипп, коллеги застряли на закрытом выездном семинаре. Через несколько дней они обнаружили заброшенный мотель у вышедшего из использования участка дороги, достаточно далекого от магистралей, и решили там остановиться. Разместившись в комнатах, специалисты отдела продаж провели в своем убежище первые страшные годы, когда никто не хотел разделяться. И остались там навсегда. Теперь в мирном поселении через дорогу от реки жили двадцать семь семей. Летом десятого года Дживан женился на одной из его основательниц, бывшей консультантке по имени Дария. И тем вечером она тоже сидела с ним и их другом на берегу.

– Не знаю, – говорил этот друг. – Есть ли еще смысл учить детей тому, как все было раньше?

Его звали Майкл; в прежние времена он работал водителем грузовика. В Маккинли была школа – десять местных детей каждый день собирались в самой большой комнате мотеля – и сегодня его одиннадцатилетняя дочь вернулась в слезах. Учитель случайно упомянул, что до грузинского гриппа продолжительность жизни была куда больше, что в шестьдесят лет люди не считались старыми, и девочка испугалась. Она считала это нечестным, она хотела жить долго, как люди раньше.

– Думаю, учить надо, – сказала Дария. – Я хотела бы, чтобы мой ребенок знал о всех невозможных вещах, которые у нас были.

– Но зачем? – Майкл с кивком взял у нее протянутую бутылку вина. – У них каждый раз горят глаза, если кто-то заговаривает об антибиотиках, двигателях… Для детей это как научная фантастика, верно? А если это их только расстраивает… – Он умолк и сделал глоток.

– Может, ты и прав, – промолвила Дария. – Думаю, вопрос в том, принесут ли им эти знания счастье?

– В случае моей дочери – нет.

Дживан слушал вполуха. Он не был пьян, просто приятно расслабился после достаточно тяжелого дня: сосед утром упал с лестницы, и Дживану, как единственному хоть немного смыслящему в медицине человеку в радиусе ста миль, пришлось вправлять сломанную руку. Страшное дело: пациент, накачанный крепким самодельным виски, но все равно сходящий с ума от боли, слышные сквозь зажатую между зубами деревяшку стоны… Дживану нравилось, когда к нему обращались в трудные моменты, и ему было важно помочь людям. Однако после того, как он видел мучения людей в этой эре без анестезии, его часто еще какое-то время трясло. А сейчас над высокой травой витали светлячки, и Дживану хотелось не разговаривать, а просто отдыхать в обществе жены и друга. Вино притупляло свежие воспоминания – бисеринки пота на лбу пациента, которому Дживан вправлял сломанную кость, – как и плеск реки, пение цикад в деревьях, сияющие над плакучими ивами на другом берегу звезды. Даже спустя столько лет выпадали моменты, когда Дживана охватывала радость, что он обрел это спокойствие и эту женщину, что прожил достаточно, чтобы застать время, где стоит жить дальше. Он стиснул руку Дарии.