Волк - Генри Лайон Олди

…свет.

Опять свет? Прочь! Ненавижу! Спрятаться, забиться в нору, в логово, в любую дыру; отгородиться спасительной тьмой…

Он дернулся, желая отодвинуться прочь от убийственной ласки пламени. И выяснил, что у него есть тело. Телам положено состоять из мышц и костей, кожи и органов. Эта же плоть, казалось, складывалась из сплошных оголенных нервов. Болеть нервы устали, они лишь тягуче ныли при каждом движении, вибрируя перетянутыми струнами. Кто-то застонал. Под боком фыркнули, и тело расслабилось.

Нытье угасло.

«Это я стонал. Точно, я. А фырчал кто?»

Для ответа на вопрос требовалось открыть глаза. Накатила паника: он по-прежнему ощущал на лице тепло солнечных лучей. Сейчас в мозг ворвется сияние астланского солнца, выжигая человека изнутри. Останется легкая пустая оболочка – иссохшие покровы куколки, из которой вылупилась и упорхнула огненная бабочка.

«Отставить! У тебя был бред. Галлюцинации…» И сейчас бред, добавил Марк. Унтер-центурион Кнут, идите, пожалуйста, в задницу. «Теперь ты в порядке, – упорствовал Кнут. Пользуясь слабостью Марка, он усиливал свои позиции. – Ты жив и в сознании. Солнце светит тебе в лицо. Обычное солнце; пускай чужое…» Если чужое, решил Марк, пусть погаснет. Лично я не возражаю вернуться в темноту. «Ты откроешь глаза, – строевой дятел, Кнут долбил прямо в мозжечок, – и осмотришься. Ничего с тобой не сделается…»

Веки поднимались целую вечность. Левое как приморозило. Марк был уверен, что открыл оба глаза. Он готов был поклясться в этом самой страшной клятвой, но поле зрения все равно оставалось усеченным. Мир подернулся мутью, стал искусственным, грубой подделкой из пластмассы, словно Марк глядел на плоский туземный монитор, да еще и прикрыв левый глаз ладонью.

…левый глаз.

Битва в пирамиде. Глазница вспыхивает адским пожаром. Тьма. Багровые проблески. Шея вывернута до хруста: надо успеть, выхватить располовиненным взглядом…

Что?

Воспоминание отдалось в глазнице дергающим эхом. «Все верно, – кивнул Кнут, злой циник. – Ты кривой, братец. Помнишь, что это значит: кривой? Привыкай к новому миру: узкому, плоскому.» Пытаясь сфокусировать зрение на окне с пластиковой рамой, Марк дивился собственному спокойствию. После гостеприимства красотки Астлантиды, вымотавшей душу без остатка, потеря глаза волновала мало. Вернется домой – вырастят новый. Или вставят фасеточный имплантант, как у Жгуна.

Не вернется – какая тогда разница?

«Отставить пораженческие настроения!» Ага, вяло согласился Марк. Уже отставил. «Вы отсюда выберетесь, все трое, – унтер-центурион Кнут чеканил слова, как монеты. С лязгом они падали на дно утомленного рассудка. – Без вариантов!» Ну да, без вариантов. Пешком на Октуберан. «Не сметь думать иначе!» Да хоть и вовсе не думать…

Внутренний диалог утомлял.

Рядом заворчали. Из последних сил Марк прижал подбородок к груди, скользнул щекой по хрустящей, идеально чистой наволочке подушки. Это была единственная возможность увидеть того, кто спит с тобой в одной постели. В ответ на Марка уставилась пара внимательных, пронзительно-желтых глаз. Зрячий изучил кривого, и результат ему не понравился. Пятнистый комок мышц и меха оскалился, распахнув розовую пасть с острыми, влажно отблёскивающими клыками.

Ягуар!

Забыв обо всем, Марк рванулся: вскочить, отпрыгнуть! В боку колыхнулась боль: вязкая, тупая. Навалилась штамповочным прессом, приковала к месту, не позволяя двинуться. Ягуар чихнул, как показалось Марку, с укоризной:

«Чего дёргаешься, парень?»

Облизнувшись, зверь плотнее прижался к Марку. Боль напомнила о себе мощным приливом, но сразу же пошла на спад. Ягуар нетерпеливо мотнул головой, задев безвольную руку соседа:

«Эй, ты! Давай, гладь!»

Плохо соображая, что делает, Марк со второй попытки приподнял руку. Опустил – считай, уронил – ладонь на загривок зверя. Осторожно, словно боясь обжечься, повел вдоль шерсти. В ладонь, согревая линии жизни, потекло умиротворяющее тепло. Ягуар заурчал, зажмурился от блаженства: ни дать ни взять, домашний кот пригрелся под боком хозяина.

С опозданием до Марка дошло: ягуар – еще детеныш. Заметно крупнее кота, но до взрослого зверя еще расти и расти. Сколько ему? Три месяца? Пять? Как хищник оказался в постели, оставалось загадкой. Наверное, сбежал от хозяина. Миролюбив, не кусается, и хорошо. Вздумай ягуарчик проявить норов, Марку пришлось бы туго. Сейчас унтер-центурион Кнут не справился бы даже с этим молокососом.

Оставив зверя в покое, Марк предпринял попытку изучить обстановку. Затекшая шея поворачивалась с трудом, а поле зрения, сузившееся таким радикальным образом, не позволяло окинуть помещение единым взглядом. Приходилось складывать картину из доступных фрагментов.

Комната. Прямоугольная. Четыре на шесть метров. В углу, под потолком – камера наблюдения на витом кронштейне. Окно. За окном – небо. Блекло-голубое с прозеленью. В небе – солнце. Хромированная спинка кровати. Штатив с капельницей. Стойка с приборами. По экранам ползут зубчатые линии. Россыпь индикаторов, тумблеры, кнопки…

Диагност-блок. Паутина проводов.

Провода тянулись к кровати, исчезая под тонким покрывалом. Марк представил десятки датчиков, стаей пиявок облепивших его тело, и услышал шипение открывающейся двери.

– Здравствуйте, Марчкх. Хвала солнцу, вы очнулись.

Перед ним стояла Изэль: светло-бежевый халат накинут на плечи поверх охристой формы. Участие было вторым именем Изэли, самое искреннее участие; радость, сдерживаемая с большим трудом, была ее третьим именем. Марк моргнул. Нет, ему не померещилось. Отёк и неприятные багровые пятна без следа исчезли с лица женщины. Бинты исчезли тоже. Повязку-фиксатор сменила ажурная конструкция из белого пластика. При некотором воображении она могла бы сойти за экзотическое украшение в стиле «модерн».

Медицина Астлантиды творит чудеса? Или… Сколько прошло времени?!

– Лежите-лежите! – его порыв, едва заметный из-за слабости, не укрылся от черноволосой. – Вам нельзя вставать! Мы боялись, что вообще вас не вытащим. Как вы себя чувствуете, Марчкх?

Похоже, травма до сих пор беспокоила астланку. Изэль старалась говорить шёпотом, слабо артикулируя. Впрочем, речь ее была внятной. От дружелюбия, декларируемого с нарочитой ясностью, Марка – верней, унтер-центуриона Кнута – едва не стошнило.

– Как я себя чувствую?

– Надеюсь, лучше?

– Выбей себе глаз – узнаешь!

На грубость черноволосая нисколько не обиделась. Улыбка Изэли вышла печальной – возможно, оттого, что ей было больно улыбаться. Интересно, ее можно хоть чем-то оскорбить? Разозлить? Вывести из равновесия?

– Полагаете, сломанной челюсти мне мало?

Великий Космос! Она ещё и шутит! У психопатов-сердцерезов есть чувство юмора! Веселые, жизнерадостные маньяки с шуточками и прибауточками вскрывают грудные клетки счастливо ухмыляющимся идиотам-дикарям…