Добрый ангел смерти - Андрей Курков

Ночью состав резко остановился. Я спал на боку, откинув голову назад.

На смену стуку колес за стенами вагона зазвузчали деловые выкрики на незнакомом языке, лай собак, грохот откатываемых дверей товарных вагонов.

Я выглянул в наше незакрывавшееся окно. Поезд стоял на освещенной двойными фонарями площадке. Кроме фонарей, нас освещала сцепленная восьмерка прожекторов на высокой мачте, какие обычно устанавливают по краям стадиона. Довольно далеко от нас, у первых двух вагонов с хвоста состава копошились люди в военной форме.

Из-за яркости освещения мне ничего не было видно за пределами площадки, ни моря, ни виноградников. Мы словно попали в шлюз, со всех сторон замкнутый светом.

Прошло не меньше часа, пока военные добрались до нашего вагона. К этому времени мы уже поняли, что состав стоял на границе — с боку от нашего вагона за двумя рядами рельсов на длинном щите было написано «Добро пожаловать в Азербайджан». Я подумал, что уместнее было бы написать на щите «Счастливого пути!» Это пожелание было более универсальным и годилось для гостей так же, как и для тех, кто уже погостил.

— Эй, выходите! — крикнул нам подошедший к вагону военный. — Таможня!

Мы с Петром вышли. Петр прихватил с собой документы на песок.

Таможенник протянул руку и тут же получил от Петра сопроводительные бумаги. Просмотрев их мельком, он возвратил на нас изучающий уже наши лица взгляд, помолчал. Потом улыбнулся. Улыбка словно вывернула наизнанку выражение его лица. Сразу стало понятно, что говорить с ним будет трудно, ведь до улыбки он выглядел куда приветливее.

— Ну что, «Каракум лтд»? — ехидно спросил азербайджанец, все еще держа натянутую улыбку. — Какую пошлину будем платить? С досмотром или без?

Мы с Петром переглянулись.

— А какая разница? — спросил Петр.

— С досмотром дешевле — триста долларов, но, сами понимаете, все придется перевернуть, распаковать… А без досмотра — пятьсот.

— Но у нас только песок… — произнес я и тут же пожалел о сказанном.

— Песок? Из Казахстана на Украину? — Улыбка азербайджанца растянулась почти до ушей. — Слушай, у вас там песок кончился, да? Сказки рассказываешь?..

Мы ваш песок по песчинке досмотрим — год здесь стоять будете!

— Все в порядке, все в порядке… — Петр поднял ладонь, останавливая таможенника. — Заплатим без досмотра.

Мне показалось, что азербайджанец даже огорчился, будто он только-только собирался хорошенько покричать, поставить нас на место, а мы уже сдались, ручки подняли и готовы выполнить все его пожелания.

— Ладно, — после минутной паузы, убрав улыбку с лица, сказал он Петру. — Неси пошлину.

Пока Петра не было, таможенник с интересом разглядывал повязку на моей голове.

— Что, с полки упал? — спросил он, снова улыбнувшись.

— Да.

— Надо осторожно ездить, это тебе не СВ.

Я кивнул, боясь, что если опять что-нибудь скажу — пошлина может вырасти.

Наконец, выдав таможеннику пятисот долларов и подождав несколько минут, пока он их три раза пересчитывал, мы возвратились в купе.

Молча сидели. Ждали отправления состава. Впереди нас было еще вагонов двадцать, и мы слышали урывками разговор на русском языке. Видно, мы были далеко не единственными сопровождающими в этом составе.

— Вин навить паспорты нэ пэрэвирыв! — удивленно произнес Петр.

— Мы же заплатили за «без досмотра», — сказал я. — Он и в купе не зашел, и с нашими красавицами не познакомился.

— Ну цэ слава Богу, — выдохнул Петр. «Этому таможеннику и в голову прийти не могло, что с нами едут женщины», — подумал я.

Состав шел медленно. За незакрывавшимся окном продолжалась ночь.

Азербайджан остался позади, и мы снова лежали на своих полках в ожидании утра.

Спать не хотелось, и я время от времени свешивался со своей верхней полки и заглядывал в окно. Иногда мой взгляд выхватывал из темноты южной ночи далекий огонек корабля или шхуны. Огоньки словно передавали моим мыслям некую романтическую энергию. Это была энергия сна, а не бодрости. И в конце концов я заснул с улыбкой облегчения на лице. Я ее чувствовал, эту улыбку. И снова мне снился странноватый сон, в котором я был украинцем, только теперь уже не героем, а бежавшим из турецкого плена оборванцем. Шел вдоль болгарского берега, срывая на ходу гроздья дикого винограда. Потом присоединился к цыганскому табору и вместе с ним добрался до Буковины, помогая цыганам красть лошадей и раскаленным в огне костра железом выжигать их хозяйские клейма. Странный был сон, но еще более странным было то, что во сне все — и болгары, и цыгане, и я сам говорили на красивом, литературном украинском языке, словно все мы были персонажами какого-то романа.

Уже проснувшись, я с полчаса лежал на спине и думал: уж не близкое ли соседство с нашим песком рождает такие странные сны?

А за окном уже поднималось солнце, и снова между нами и морем медленно проезжали виноградники.

— Дывно, — вздохнул Петр. — Мы всэ йидэмо и йидэмо и нэ знаемо, що там, з иншойи стороны вагона? Там мають буты горы, а мы их нэ бачымо…

Утром доедали уже подсохший лаваш, запивая его чаем. Настроение у всех было бодрое, словно все самое плохое осталось позади.

После завтрака Галя сняла с моей головы повязку. Осмотрев ссадину, сказала, что все в порядке. Снятая повязка полетела в окно.

— Ты знаешь, — Петр наклонился над столом ко мне поближе. — Мэни дывный сон снывся, про Шевченка, алэ росийською мовою… Начэ вин загубыв якийсь ключык и потам шукав його, шукав, довго шукав…

Видно, выражение моего лица показалось Петру более чем странным. Я действительно прикусил губу и прищурился, проведя параллель между украинским языком, пробравшимся в мое сновидение, и Шевченко, заговорившим по-русски в сновидении Петра. К тому же припомнился и золотой ключик, найденный в песке, а теперь лежавший в кармане рюкзака.

Петр открыл рот и еще ближе подался вперед, словно собираясь что-то сказать. Но, выждав минутную паузу, не сводя с меня прищуренного внимательного взгляда, он спросил:

— А чого ты так здывувався?

Я улыбнулся.

— А мне последние сны на украинском снились, и сам я по-украински в них говорил. Петр пожал плечами.

— Ну и що? — спросил он, выпрямив спину и бросив быстрый взгляд на сидевшую рядом Галю. — Мэни в дытынстви снылось, що я разом з битламы по-английськи спиваю, и розмовляв я з нымы ангйийською. А в школи я нимэцьку вывчав… Цэ ж тилысы сны.

— Только сны, — согласился я.

— А мне тоже сны по-русски в детстве снились, — присоединилась к нашему разговору Гуля.