О проценте. Ссудном, подсудном, безрассудном. "Денежная цивилизация" и современный кризис - Валентин Катасонов

Во-вторых, потому, что Акт Пиля не мешал коммерческим банкам осуществлять эмиссию безналичных (депозитных) денег.

Поэтому такой «смелый шаг» английских парламентариев, как Акт Пиля, не сумел избавить страну от кризисов, которые имели место в 1847, 1857—58, 1866 гг. и далее. Особенно тяжелым был банковский и экономический кризис 1857–1858 гг., когда в Англии обанкротились десятки банков и потеряли деньги десятки тысяч вкладчиков (кстати, это был первый по настоящему мировой кризис, причём начался он не в Великобритании, а в США).

После введения золотого рубля в России для Государственного банка также были установлены жёсткие регламенты эмиссии. В частности, в указе Императора Николая II от 29 августа 1897 г. отмечалось:

«Государственные кредитные билеты выпускаются Государственным банком в размере, строго ограниченном настоятельными потребностями денежного обращения, под обеспечение золотом; сумма золота, обеспечивающего билеты, должна быть не менее половины общей суммы выпущенных в обращение кредитных билетов, когда последняя не превышает 600 млн руб. Находящиеся в обращении кредитные билеты свыше 600 млн руб. должны быть обеспечены золотом, по крайней мере, рубль на рубль…»[134].

На протяжении двух десятков лет существования золотой валюты в царской России централизованный металлический фонд по своим размерам почти всегда превосходил лимит, необходимый по закону для обеспечения бумажных денег. У Государственного банка даже имелся определённый резерв эмиссии, которым можно было воспользоваться в случае необходимости. Без преувеличения можно сказать, что российская система эмиссии (центрального банка) в начале прошлого века была самой «жёсткой» среди европейских стран с золотым стандартом (за исключением английской, «жёсткость» которой предусматривалась Актом Пиля). Однако, как и в Англии, в России «жёсткие» требования по резервам распространялись лишь на центральный банк, а коммерческие банки работали с крайне невысоким резервированием. Поэтому и в России банкротства коммерческих банков также были обычным делом.

По принципу полного обеспечения денежно-кредитной эмиссии резервами ещё в XIX веке также работали коммерческие банки США. Другое дело, что многие из них нарушали предписания властей, но неполное резервирование квалифицировалось как преступление. В те времена банкиры не пытались жаловаться на то, что полное резервирование делает их якобы «неконкурентоспособными» (как это делают современные банкиры). При системе полного резервирования многие банкиры вполне процветали, на голод себя не обрекали. Во-первых, они получали доход («маржу») за счёт разницы в уровне процентов по активным и пассивным операциям. Во-вторых, при открытии вкладов порой платили не банки клиентам, а клиенты банкам (за услуги по управлению средствами на депозитах). Наконец, было немало банков, которые зарабатывали на выдаче кредитов лишь за счёт собственного капитала[135].

Правда, уже во второй половине XIX века (еще задолго до создания ФРС) для многих банков в крупных городах США были впервые введены нормы частичного резервирования.

В основном норма устанавливалась на уровне 25 %, причём резервы хранились в этих же банках и/или нескольких крупных банках Нью-Йорка); несколько позднее были введены нормы резервирования (в размере 15 %) для банков более низкого уровня.

В эпоху бурного развития капитализма Америка стала жить в условиях частичного резервирования, и о его незаконности долго никто не вспоминал (даже в условиях банковских кризисов – например, паники 1907 года).

Серьёзные дискуссии о восстановлении полного резервирования разгорелись в Америке лишь в период Великой депрессии. В 1930-е гг. сторонники восстановления полного резервирования потерпели поражение. Единственно, чего удалось добиться в ходе этой дискуссии, – пресечь наиболее одиозные формы спекулятивных операций банков. В стране был принят закон (Акт Гласа-Стигалла), который разделил банки на две категории: коммерческие банки, которым было разрешено заниматься кредитными операциями (т. е. эмиссией кредитных денег), и инвестиционные банки, которые могли осуществлять высокорисковые операции с ценными бумагами на фондовом рынке. Денежные власти (т. е. ФРС) снимали с себя ответственность за возможные последствия спекулятивных операций второй категории институтов. Акт Гласа-Стигалла, конечно, снижал риски возникновения банковских кризисов, но не ликвидировал их первопричину – частичное резервирование. Поэтому крахи кредитно-депозитных банков имели место и в последующие годы.

Дискуссии о восстановлении полного резервирования периодически разгорались и после второй мировой войны. Сегодня, в связи с нынешним кризисом, тема полного резервирования переживает очередной «ренессанс». Причины периодического оживления интереса к проблеме различны. Одни видят в этом возможность освободить банки от назойливой «опеки» со стороны банковского надзора и государства (среди сторонников такой точки зрения был одно время даже отец «монетаризма» Милтон Фридман). Другие акцентируют внимание на том, что 100-процентное резервирование повысит эффективность кредитно-денежной политики государства (так как при частичном резервировании трудно управлять предложением денег в стране, которое оказывается в руках коммерческих банков). Третьи традиционно обращают внимание на необходимость предотвращения банковских крахов, подчеркивая, что с каждым новым кризисом «цена» таких крахов для общества становится все выше.

Мысли реформаторов часто вращаются вокруг задачки: каким образом привести в соответствие ликвидность активных и пассивных операций банков. Одни варианты основываются на повышении ликвидности активных операций, другие – на снижении ликвидности пассивных (депозитных).

Для повышения ликвидности активных операций банкиры давно придумали такой инструмент, как «онкольные» кредиты, т. е. кредиты, которые банкиры могут отозвать у своих клиентов в любой момент. Однако такие «высоколиквидные» кредиты никогда не занимали основное место в активных операциях банков по той простой причине, что желающих брать их крайне немного, за исключением тех моментов, когда на фондовых рынках начиналась «горячка», и заёмщики (в своих надеждах на быстрые прибыли) забывали о всякой осторожности. Фактически об осторожности забывали (и продолжают забывать) также и банкиры, потому что в критические моменты они далеко не всегда оказываются способными добиться быстрого возвращения этих самых «онкольных» кредитов. Т. е. жажда прибыли порождает не только обман, но и самообман (ростовщиков).

Что касается «профессиональных экономистов», в том числе экономистов Всемирного банка, то их мысль родила проект так называемого узкоспециализированного банка (УСБ) (narrow bank). УСБ, согласно сторонникам полного резервирования, – такой финансовый институт, который занимается привлечением вкладов и их инвестированием в высоколиквидные и высоконадёжные активы. Чаще всего к таковым относят краткосрочные облигации казначейств (министерств финансов), в первую очередь казначейства США. Фактически УСБ отстраняются от кредитных операций, денежные власти начинают полностью контролировать денежное предложение в стране, банковский надзор над УСБ становится ненужным или минимизируется. Вкладчики, по мнению авторов идеи УСБ, в любой момент получают свои деньги, банковские кризисы исключаются, капитализм вступает в фазу вечного процветания[136]. Непонятно только одно: а кто будет кредитовать «неудобные» (с точки зрения ликвидности), но нужные обществу инвестиционные проекты, связанные с производством товаров и услуг?