Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

Квартира друга, чья-то мастерская, а может, общага… А что еще? Ни мотелей, ни авто, ни гостиниц на час… А ведь почему-то адюльтеров тогда было гораздо больше, чем нынче (или это я просто по своей распутной Ритке сужу и другим девчонкам из магазина?) Где ж прикажете скрываться любовникам? Или юным парочкам, вроде нас с Ваней? У меня вечно дома бабушка, да и ехать ужас как далеко. А у него вдруг папаня ногу сломал, на больничном сидит, а вечером и мама с работы придет, и сестренка вернется с продленки…

Да мне и не особенно нужна была с ним близость. Радости я никакой не получала. Правда, благодаря Ванечкиной нежности, постепенно становился меньше мой зажим, и немножко дальше отодвигался в глубь памяти тот омерзительный случай с директором. Таяли лед, стыд и страх, и я надеялась, что благодаря Ивану я постепенно раскрепощусь и все забуду… Поэтому я принимала его ласки как своего рода лекарство. К тому же я понимала: это ему нужно.

Вот и приходилось, подавляя смущение и брезгливость, ехать в чужую квартиру.

Однокомнатная в Текстильщиках оказалась с наполовину ободранными, нависающими обоями. Особенно вопиющие дыры, сквозь которые проглядывали бетонные стены, были заклеены импортными плакатами с рок-группами. Зато на кухне и в ванной было чистенько, имелось свежее белье и почти новая тахта. И хорошая стереосистема, западные пласты, в том числе «Имэджин» Леннона и даже запрещенная к ввозу в СССР пинк-флойдовская «Стена». (За попытку контрабанды The Wall, говорят, сажали, как за антисоветскую пропаганду, и даже странно, что здесь, в пустой квартире, диск валяется на виду, без присмотра).

Мы выпили шампанского, закусили ананасом (который достала для меня Ритка у своей подружки из овощного). Ананас Ивана привел в восторг, он признался, что ест его второй раз в жизни, и все хохотал, цитировал бесконечные стишки, которых знал прорву:

Хохотал грубым басом, в небеса запускал ананасом…

А еще из Северянина:

Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском,

Удивительно вкусно, искристо, острó!

Весь я в чем-то норвежском!

Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно!

И берусь за перо!

Хохоча, на словах «весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском» показывал на свою рубашенцию родом из ГДР и самострочные брючата из Малаховки…

А потом громогласно выкрикнул, простирая ко мне обвиняющую длань:

Ешь ананасы, рябчиков жуй —

день твой последний приходит, буржуй!

И надел на меня громадные наушники, включил стереосистему и ласкал меня под пинк-флойдовскую музыку, звучавшую прямо в голове, – а я закрыла глаза и представляла себе невообразимое (то, что с нами так никогда и не случилось). Я видела себя с Ванечкой, пусть немного повзрослевшими, и что он ласкает меня – и мы лежим на песке, мелком-мелком, которого нет ни в Крыму, ни даже на Рижском взморье. И песок горячий, и солнце омывает наши тела, и небо голубое-голубое, а море рядом – синее-синее, и шелестят под ветром пальмы, отбрасывая на ослепительный песок пятнистую тень…

А много позже, уже совсем ночью, Ванечка стал рассказывать, как мы будем жить вместе: снимем квартиру, запишемся в очередь на кооператив, а он станет настоящим Прозаиком, и напечатают его первую книжку, и примут в Союз писателей, и тогда мы вообще заживем роскошно… И тут мне вдруг стало страшно. Впервые по-настоящему страшно после того, как я затеяла свою вендетту. Ведь наутро я должна была передать свою чудо-тетрадь майору Эдику – и тогда уж колесо закрутится, не остановить, и обратного хода не будет… И я сказала Ивану: «А давай уедем?»

Он немедленно откликнулся:

– В Сочи? Отдыхать? Легко! У мамы там знакомая живет, будет, где остановиться. А я за стройотряд наконец полный расчет получил – богат, как Крез!

– Нет, не в Сочи.

– Ну, тогда в Ленинград? Мосты еще разводят, всюду продают пышки, и даже фонтаны в Петродворце, наверно, еще не отключили!..

– Нет, я не о том. Давай уедем – совсем и навсегда.

– Как это? – удивился он с оттенком юмора, будто я предложила что-то шутейное. Но я не шутила.

– Уедем из Москвы насовсем. Мало ли мест в Союзе? Сибирь, БАМ, Самотлор какой-нибудь… Поселимся в общежитии, будем работать. Рабочие руки везде нужны, и инженеры тоже…

– Постой, – растерялся он. – А как же мой институт? И твоя работа? Ты ж, наверное, по распределению служишь? Кто тебя отпустит?

– Да наплевать, – отмахнулась я. – Разве на Колыме или в Саянах будут спрашивать, по распределению я или нет? А ты на вечерний переведешься. Или на заочный.

Он еще минуту подумал, пробормотал, как бы про себя: «Армия, конечно… Военные сборы… Да ладно, как-нибудь отбояримся…» А потом вскинулся, вскочил, стал сосредоточенно одеваться.

– Ты куда? – с недоумением спросила я.

– Как – куда? Домой, чемодан собирать.

– Так сразу?

– А почему нет? Ты предложила мне уехать. На край света. Послушай, я готов. С тобой – куда угодно. На БАМ. На золотые прииски. В глушь, в Саратов… Давай! Прямо сейчас! Когда там первый самолет на Сахалин?

И эта Ванечкина реакция… Его готовность… Такая непосредственная, нерассуждающая, неразумная… Она, знаете ли, подействовала на меня сильнее, чем если б он сказал: «Ты что, мать, совсем ку-ку? Весь Союз в Москву по лимиту стремится – а мы с тобой на периферию попремся, как комсомольцы-добровольцы?» Я вдруг ясно поняла: не готов он к побегу. Несмотря на все его стройотряды – не готов. Домашний мальчик, вообразивший себя писателем, нацеленный на столичную карьеру… Да и я: всю жизнь с мамой и бабушкой, ни одной рубашки сама не постирала, каши не сварила… Каково нам будет где-нибудь в снегах под Воркутой, в общаге – деревянном бараке, с удобствами на улице… Нет, нет, бог не выдаст, свинья не съест… Буду жить здесь и пытаться бороться, раз уж ввязалась… А там – будь что будет.

И я сказала Ивану:

– Перестань. Раздевайся. Я пошутила. Сейчас даже такси не ходят, не то что метро… Где родился, там и пригодился.

Назавтра я передала свою компрометирующую тетрадь майору Верному.

А еще через две недели меня арестовали.

* * *

Потом я много думала, времени хватало: кто меня выдал? Кто сдал директору со всеми моими потрохами, включая тетрадь?

Может быть, Ритка была засланным казачком? И познакомилась, и подружилась со мной по указанию Солнцева? И по его заданию выведала у меня все, а потом сдала? И Эдик – никакой не сотрудник ОБХСС, а просто корефан моего насильника, который сыграл свою роль, выцыганил у меня тетрадь с информацией и благополучно принес дружку на блюдечке с голубой каемочкой?

Но потом я решила, что слишком сложная получается комбинация. Не резидентом же ЦРУ я была, чтобы против меня такие многоходовые комбинации выстраивать. Наверное, Ритка просто ошиблась, преувеличила честность Эдуарда. И он, хоть и на уровне города работал, а все равно Солнцевым был подкуплен. Или еще проще: получил обэхаэсэсник от меня тетрадь, да и позвонил Николаю Егоровичу. Есть, мол, есть на вас, гражданин, сигнал. Хотите – мы дело на вас откроем. Не хотите – встретимся, потолкуем…