Кавказская слава - Владимир Соболь

Новицкий схватился за уши, боясь, что голова разорвется, лопнет от невыносимого грохота. Что же творилось на той стороне, он боялся и разглядеть. Он обернулся.

Ермолов запрыгнул на ближайшую пушку, которую уже банили два здоровенных солдата. Стоял, вытянув шею, стараясь заглянуть за реку, подбоченился, притоптывал и, довольный, смеялся…

IX

Две небольшие партии всадников, человек по десять-одиннадцать в каждой, подъехали с двух сторон к небольшой прогалине. Двое первых спешились и вышли на открытое место. Перебросившись несколькими словами, они обернулись, каждый к своим, и показали условный знак.

Еще двое, очевидно предводители, выехали на середину. Разведчики встретили их, приняли лошадей, подождали, пока начальники сойдут на траву, и раскатали перед ними два старых тонких ковра. Один достал из хурджина позолоченное блюдо, другой пару чуреков. Главари сели, скрестив ноги, и отломили по куску от одной и той же лепешки.

— Куда пойдет Бей-Булат? — спросил первый, плотный, широкоплечий, рябой.

Второй был заметно выше и, даже когда сидел, смотрелся стройнее; мог бы казаться почти красивым, если бы не портил его красный шрам, перечеркнувший лоб до левой глазницы. Но и он излучал ту же уверенную силу большого, хищного зверя.

— Это не наша война. Нур-Магомет умер.

— Аллах милосерден. Зачем ему нужен джигит без обеих ног.

Оба закрыли глаза и помолчали.

— Я ухожу, — промолвил Бей-Булат. — Десять моих людей остались около пушки. Сколько же ты потерял там, Абдул-бек?

— В два раза больше.

— Тоже уходишь?

— Нет, я остаюсь.

Снова повисла пауза. Только сверху долетал хриплый крик парящего коршуна.

— Ты будешь штурмовать русскую крепость?

— Я был там ночью перед тем, как русские заманили нас этой пушкой.

— Мы все попались в ловушку, словно стая щенят, что впервые видят добычу.

— Тот, кто выживет, становится волком. Я видел крепость снаружи и изнутри. Я слышал Ярмул-пашу. Я не хочу понапрасну терять людей у ее стен. Но я не могу оставить своих людей без добычи. Они спросят — зачем я повел их через снежные перевалы? Если уж мы перевалили горы, не надо возвращаться пустым.

— Ты хочешь пройти за Терек?

— Я взял проводниками чеченцев. Они покажут, чем можно поживиться у русских. Ты пойдешь со мной, Бей-Булат?

Высокий белад не отводил взгляда от собеседника, но думал о чем-то своем, скрытом.

— Я пойду рядом.

Абдул-бек медленно наклонил голову в знак согласия. И оба они отломили еще по куску лепешки…

I

Камыши раздвинулись, не зашуршав, и даже вода не всхлипнула, когда один за другим трое нагих людей, осторожно расталкивая упругие стебли, вышли к берегу. Каждый нес два мохнатых мешка-бурдюка. В одном спасали от воды оружие и одежду, другой, туго надутый, служил пловцу поплавком, помогая ему на струе.

Короткими ножичками разведчики взрезали бурдюки, оделись, опоясались кинжалами. Еще минута, и горцы скользнули по траве, ушли, пропали, словно и не появлялись здесь вовсе. Луна и звезды прятались в эту ночь за тучами, темно было на обеих сторонах Терека…

Пятеро казаков коротали ночь, разлегшись у костерка. Шестой стоял на вышке-треноге, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь движущееся в черноте южной августовской ночи. Наряженные в пикет, как и все на реке, знали о побоище, что учинил Ермолов чеченцам, и были твердо уверены, что до зимы, пока обмелевший Терек не схватится крепким льдом, набегов чеченцев можно не ожидать. Об этом и говорил молодым караульным старший, потягивая из баклажки захваченный из дома чихирь.

— Он, брат Назар, не стойкий. Приступит с криком и свистом, аж внутри все трясется. Побежишь — смерть твоя. Станешь на месте — он устрашится. Это же как со зверем… Стой! — перебил он себя и вскочил на ноги, держа наперевес заряженное ружье. — Кто?!

Вместо ответа из темноты вылетело три языка пламени. Старший и еще двое рухнули наземь. Оставшиеся схватились за шашки, но слишком неравны были силы. Шестой, стоявший на вышке, выстрелил вниз, не попал, стал перезаряжать, загоняя в дуло заряд дрожащими от страха и гнева руками. Но пока он возился, один из нападавших, ловкий, сильный и гибкий, вскарабкался по треноге и зарезал дежурного.

— Хорошо, Дауд! — похвалил его другой горец, когда тот спустился на землю; он был очень похож на Дауда, каким тот может стать лет через десять-пятнадцать. — Теперь к реке, дашь сигнал Абдул-беку.

Дауд схватил горящую ветку и поспешил к берегу, загораживая огонь от ветра полой черкески. Брат его обошел кругом костра, подпихивая носком тела казаков. Все были недвижны, только старший двинулся и простонал. Горец присел, взял его за волосы, повернул голову, пригляделся:

— Хорошо отдыхал, Иван! Теперь поспи долго!

Двумя ударами кинжала отсек казаку голову и отшвырнул в сторону.

Между тем Дауд подбежал к воде, оглянулся, поднял горящую ветку, несколько раз повел справа налево, потом качнул факел вверх-вниз. На той стороне тоже замаячил огонь, прочертил ночной воздух крест-накрест, исчез. Дауд тоже опустил ветку, и та, зашипев, потухла. Юноша присел на корточки и приготовился ждать.

Всего через полчаса на берег выехали первые конные. Дауд вскочил, подбежал к Абдулу, безошибочно узнав белада по цвету бурки.

— Что нашумели? — недовольно спросил бек.

— Сначала били через чехлы, потом неудобно. Человек наверху был, сразу и не достать.

— Его и нужно было первой пулей, чтобы вдруг знак своим не подал.

Дауд молчал, наклонив виновато голову.

— Ну да по одному выстрелу все равно никто до утра не тронется. А мы тогда уже далеко будем. Зови Тагира, берите коней, собирайте ружья. Быстрее…

II

Утром из станицы Шадринской выехала двухколесная арба, запряженная парой быков, и медленно, переваливаясь на ухабах, потащилась пыльной дорогой вдоль садов, виноградников. В арбе сидели казак Ерофей Пустовойтов, жена его и дочка.

Караульный отворил им ворота, отодвинул в сторону высокий плетень, заросший колючими стеблями, и пустил следом веское слово:

— Дождался бы разъездов, Ерофей, право! Два еще не вернулись.

Пустовойтов отмахнулся, не оглядываясь. Жена его тоже крикнула через плечо:

— Пока их ждешь, вся лоза высохнет. Отсыпаются небось после ночи. Чихиря-то надувшись. А на самый крайний случай у нас подарочки есть.

Она хлопнула тяжелой ладонью по прикладу ружья, лежавшего на коленях мужа. А дальше уже молчала, прикидывая в уме работу, которую намеревалась задать семье до вечера. Что оборвать, что подвязать, а где уже, должно быть, и собрать спелые кисти. Дочь, закутанная в платок по самые глаза, лузгала семечки, Ерофей то и дело касался хворостиной широких и гладких бычьих спин.