Чаша страдания - Владимир Голяховский

Здание магазина сохранилось, но обветшало, на стенах были выбоины от снарядов, витрины были заколочены фанерой и досками. Теперь была открыта только часть первого этажа, и там выдавали продукты по карточкам. У входа всегда стояли длинные понурые очереди рижан: да, они страдали от немцев, но не были рады и возвращению русских. И каждый день стоявшие в очередях видели рядом со входом худую молоденькую женщину в голубом платье. Она приносила с собой табуретку и сидела там от зари до заката.

Зика долго добирался до Риги, не знал, жив ли кто из семьи, но чувствовал, что Лена должна ждать его там. Приехав на вокзал, он решил первым делом пойти к своему магазину. Там кто-нибудь должен узнать его и рассказать о семье. Он шел вдоль длинной очереди и пристально всматривался в хмурых людей. Никого из знакомых не было. В конце очереди, у входа в магазин, сидела на табуретке какая-то молодая женщина в голубом платье. Зика никогда не видел Лену прилично одетой, он помнил ее только в серой рабочей робе. Поэтому даже не обратил внимания на женщину в голубом. И вдруг она вскочила и кинулась к нему:

— Зика!.. Зика!.. Это я, Лена, твоя Лена!..

Только жить им пока было негде.

* * *

Подполковник медицинской службы Николай Григорьевич Дамье тоже вернулся в Москву. Всю войну он работал главным хирургом большого фронтового госпиталя, спас жизни тысяч раненых, его наградили тремя боевыми орденами. Но возвращение не было радостным: его жена с дочкой, рожденной в Бутырской тюрьме в 1938 году, всю войну просидела в сибирском лагере «по делу о связи с французом Домье» — им самим, в то время как он был свободен и воевал.

Дамье снова вернулся в Тимирязевскую больницу на должность главного хирурга. Опять к нему везли тысячи больных московских детей. А он все время хлопотал, чтобы освободили его жену и дочь, обивал пороги Лубянки и дошел до замминистра госбезопасности:

— Товарищ генерал, я вылечил тысячи детей и тысячи раненых бойцов. Неужели я не могу соединиться с осужденной по ошибке женой и дочкой?

Пока ничего не помогало.

* * *

О трудностях нового этапа в жизни советских евреев было известно еврейским организациям в Америке, Англии и других западных странах. Для помощи собратьям они предлагали огромную сумму в 10 миллиардов долларов. Сталин рассчитывал ее получить и из-за этого продолжал политику заигрывания с американскими и английскими еврейскими кругами, в том числе даже со столь ненавистными ему сионистами из «Джойнта». Главной «козырной картой» был палестинский вопрос и сама идея создания там еврейского государства, а вторым козырем была возможность создания еврейской автономной республики в Крыму. Для зондирования почвы и ведения переговоров Сталину нужен был Еврейский антифашистский комитет во главе с Соломоном Михоэлсом.

Члены Еврейского антифашистского комитета были энтузиастами и сторонниками образования Израиля. Когда Сталину было нужно, он относился к евреям терпимо, использовал их для помощи в трудных ситуациях. Теперь он пытался всеми средствами склонить будущий Израиль на свою сторону, хотел перехитрить англичан, имевших влияние на Средиземном море и в арабских странах, и внедриться туда. Благодаря этому Советский Союз даже оказывал через Румынию поддержку молодым силам Израиля, поставляя туда некоторое количество трофейного немецкого вооружения.

Глава исполнительного комитета Еврейского агентства Бен-Гурион и другие видные евреи были противниками Англии. Бен-Гурион (в переводе с иврита — «сын молодого льва») был выходцем из России, иммигрировал в Тель-Авив в 1906 году. Генералу Райхману было поручено найти выход на авторитетных евреев: настроить Бен-Гуриона на дружбу и помощь Советского Союза, «прикормить», а потом и «прикарманить» Израиль.

Райхман опять вызвал Михоэлса для беседы:

— Соломон Михайлович, ваша поездка в Америку была настолько успешной, что нам хотелось бы опять послать вас за границу, на этот раз в Палестину. У нас есть сведения, — он значительно добавил, — от ваших же членов комитета, что в еврейских кругах Палестины бродят идеи социализма. Хотелось бы эти идеи поддержать рассказами о жизни евреев в Советском Союзе и узнать настроения по поводу возможности создания еврейского государства — среди евреев там, а заодно и в Америке. У вас хорошие связи, вас там помнят.

Работа в Антифашистском комитете становилась все более опасной. Михоэлс ответил без энтузиазма:

— Это было в военное время. С тех пор я больше ни с кем не общался.

— А вы постарайтесь восстановить те знакомства, мы вам мешать не будем. Вы поймите — карта мира теперь перекраивается. Влиятельные западные евреи все настойчивей ставят вопрос о создании еврейского государства. В случае его создания мы хотели бы, чтобы это было дружественное нам государство.

Это была уже политика, и исходила она не от Райхмана, а из кругов значительно выше, скорее всего от самого Сталина. Но вмешиваться в политику Михоэлс не хотел.

— Мы представляем Антифашистский комитет. Я думаю, что после войны наша прямая задача — выяснить, какие потери понес еврейский народ от гитлеровской Германии.

— Зачем вам этим заниматься? Это дело Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.

Михоэлс знал, что эта Комиссия занималась расследованием зверств только на территории Советского Союза и не имела задачи выявлять, какие жертвы понесли именно евреи. Но у него самого были связи с евреями, чудом выжившими в немецких концентрационных лагерях. Его родственник Зика Глик вернулся в Ригу после заключения в Магдебурге, Бухенвальде и Освенциме.

Михоэлс позвонил Зике:

— Мне нужна твоя помощь по данным о числе евреев — жертв гитлеровцев. Собери, что знаешь, и приезжай.

Это была давняя и самая заветная мечта Зики: когда-нибудь он расскажет собранные им в лагерях сведения человеку, который сможет донести их до всего мира. Кто же лучше, чем Соломон Михоэлс, сделает это? А Зика хранил в памяти великое множество цифр.

30 апреля 1945 года Вольфганг Леонгард с группой секретаря Коммунистической партии Германии Вальтера Ульбрихта прилетел из Москвы в освобожденную Германию.

В школе Коминтерна в Уфе Вольфганг был вышколен до предела. Слова «преданность делу великого Сталина» и «партийная дисциплина» не сходили у него с языка. Другие слушатели тоже часто повторяли их, но Вольфганг говорил более горячо и вдохновенно.

В июле 1943 года его с тремя сокурсниками вызвал директор:

— Завтра будьте готовы ехать в дальний путь. Поплывете на пароходе.

Все в школе делалось секретно, они привыкли не задавать вопросов и не подозревали, что их, как готовые продукты партийного обучения, посылают в Москву. Плыли на пароходе, потому что все железнодорожные линии были загружены военной техникой с уральских заводов.

Пароход вышел на Волгу и поплыл вверх мимо Казани. Немецкие войска бились с советскими всего в двух сотнях километров оттуда, и сохранялась опасность бомбежки парохода. Днем он шел близко к берегу, а по ночам стоял, не зажигая огни. В городе Горьком свернули и поплыли вверх по Оке. Приближалась Москва, и Вольфганг и другие все больше думали о том, что их ждет. К их удивлению, прибывших встретили на машине и привезли в богатую гостиницу «Люкс» в самом центре города. Там помещался немецкий Национальный комитет «Свободная Германия», он занимал всю гостиницу, там жили и работали секретари немецкой коммунистической партии Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт, будущие президент и премьер-министр новой Германии, со штатом помощников. Вольфганга зачислили в штат сотрудником редакции немецкой газеты «Свободная Германия». Он был переполнен гордостью: он «попал в обойму» руководящего состава новой Германии. Хотя советские люди все еще жили трудно и голодно, условия жизни в гостинице «Люкс» были просто шикарные: сотрудникам комитета платили большие зарплаты, их хорошо кормили в «закрытой» столовой. Единственное, что мучило Вольфганга, — это полное отсутствие сведений о маме: как она, страдает ли она в лагерях, жива ли она? Уверенный в ее невинности, он по-прежнему никак не мог связать судьбу матери с политикой Сталина, в которого верил. А как рада была бы мама, если б узнала, что ее сын устроен, что у него благополучная работа, высокая должность — да еще на благо их страны! Он страдал, но делиться своими переживаниями и подобными мыслями не мог ни с кем.