Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

Особняк в Ведадо отдалялся на несколько часов. Моя метка исчезла, и меня больше никто не называл полячкой, по крайней мере в лицо. Однажды один из моих любимых профессоров, сеньор Нуньез, маленький лысый человек с двумя пучками рыжих волос за ушами, подошел и положил руку мне на плечо, пока проверял у меня уравнения. Тяжесть его руки заставила меня почувствовать необъяснимую связь. Он был чем-то похож на меня! Может быть, фамилия Нуньез была ненастоящей, а может, он переехал сюда с семьей или в детстве?

Сама не понимая почему, я начала дрожать. Я так устала везде натыкаться на своих призраков! Профессор Нуньез понял это: возможно, он сам был в похожей ситуации. Он не сказал ни слова, просто похлопал меня по спине и продолжил смотреть работы студентов. Но с тех пор он ставил мне высшие оценки, даже когда я этого не заслуживала.

Каждый раз, когда я уходила с занятий и шла домой другой дорогой или бродила по городским дворам и улочкам, я вспоминала Лео. Я снова чувствовала свою маленькую руку в его руке, когда он вел меня по улицам Берлина. Кто знает, почему он принял именно то решение? В печальное время, которое сделало нас всех несчастными, мы все спасали себя, как могли.

Для меня было бы лучше, если бы я узнала о его предательстве, как только приехала в Гавану. Но мне пришлось ждать много лет, чтобы узнать, что Лео так и не избавился от наших ценных капсул – ни Розенталей, ни Мартинов. Он не выбросил их в океан, как он клялся во время нашего последнего ужина на борту «Сент-Луиса».

И я долго жила надеждой на то, что мы встретимся с ним снова, что мы создадим семью, о которой мечтали в те дни, когда он рисовал карты на воде в Берлине. Лео был не из тех, кто сдается. Но Лео, который остался на борту «Сент-Луиса», стал другим человеком. Боль утраты преображает нас.

Я никогда не узнаю, что на самом деле произошло в тот день, когда «Сент-Луис» отплыл обратно в Германию. Мне хотелось думать, что Лео, гордый оттого, что нашел капсулы, рассказал об этом отцу. Как тогда было выбросить их в море? Невозможно! Ведь ему удалось вырвать их у отчаявшихся Розенталей. Спасение моей жизни было для него гораздо важнее. Возле Азорских островов, более чем на полпути назад в ад, увидев, что их бросили посреди океана безо всякой надежды на то, что какая-нибудь страна примет их, Лео и его отец, вероятно, нашли убежище в единственном месте, где они чувствовали себя в безопасности: в своей маленькой каюте, пропахшей краской. Затем они уснули.

Лео видел во сне меня. Он знал, что я жду его, что я буду ждать его с моей маленькой коробочкой цвета индиго, пока он не вернется и не наденет мне на палец бриллиантовое кольцо, которое принадлежало его матери и которое отец отдал ему для меня. Мы уедем жить к морю, подальше от Мартинов и Розенталей, от прошлого, которое больше не сможет причинить нам вреда. У нас будет много детей, безо всяких меток, не испытывающих горечи. Самый лучший сон.

В полночь герр Мартин, наблюдавший за глубоким, счастливым сном своего единственного ребенка, встал. Он посмотрел на мальчика, на его длинные ресницы.

Как он похож на свою мать! – подумал он. Этого маленького человека он любил больше всего на свете: его надежда, его потомство, его будущее. Он погладил Лео и поднял его на руки так нежно и медленно, как только возможно, чтобы не разбудить. Он почувствовал, как тело, согретое жизнью, касается его груди. Он не думал, не хотел анализировать то, что ему предстояло сделать. Но он знал, что другого выхода нет. Бывают моменты, когда мы знаем, что вынесенный приговор является окончательным. Для герра Мартина этот момент настал.

Он достал из кармана сокровище: маленький бронзовый контейнер, который, как ни парадоксально, купил он сам на черном рынке для герра Розенталя. Он отвинтил крышку. Достав крошечную стеклянную капсулу, он осторожно положил ее в рот двенадцатилетнему сыну. Большим пальцем он продвинул капсулу вглубь, за зубы, следя за тем, чтобы чтобы мальчик не проснулся. Лео вздохнул, поморщился и теснее прижался к отцу в поисках того, что только он мог дать: защиты. Отец снова обнял его. Последнее объятие, подумал он. Он прижался губами к щеке ребенка, который так слепо верил в него и так им восхищался.

Герр Мартин закрыл глаза. Он думал, что так сможет отстраниться от того, чего уже было не избежать. Он сжал хрупкие челюсти сына и услышал, как хрустнула маленькая стеклянная капсула, и этот звук эхом отозвался в глубине его сознания. Глаза мальчика открылись, но у отца не хватило мужества смотреть, как жизнь его сына угасает. Дыхание Лео стало сбиваться, он задыхался, он не мог понять, что происходит и почему горький, жгучий вкус во рту отрывает его от отца, с которым он отправился покорять мир.

Ни слез, ни жалоб. На это не хватило времени. Его открытые глаза, обрамленные огромными ресницами, уставились в пустоту. Герр Мартин поднес оставшиеся капсулы ко рту. Лучший способ убедиться, что он не переживет эту ужасную трагедию. Он не смел ни плакать, ни кричать: все, что он чувствовал, – это глубокая ненависть ко всему вокруг. Он отнял у сына жизнь. Только дьявольская сила могла заставить его совершить такое ужасное злодеяние. Он не хотел больше продлевать агонию. Когда цианистый калий смешался со слюной, он не успел даже почувствовать вкус или шероховатость смертельного порошка на языке. Мгновенная смерть мозга. Через несколько секунд его сердце перестало биться.

Тела отца и сына нашли на следующий день, когда все пассажиры получили разрешение на высадку на берег за пределами Германии. В телеграмме капитану сообщили, что по санитарным нормам невозможно отложить похороны до прибытия в Антверпен. Мальчик с самыми длинными ресницами в мире был выброшен за борт вместе со своим отцом недалеко от Азорских островов.

Именно так я и предпочитала представлять себе конец моего единственного друга, мальчика, который верил в меня. Моего любимого Лео.

Комната тети Ханны была очень простой и чистой. Она постаралась убрать оттуда все следы прошлого. Вот почему она прислала нам негативы, открытки с корабля, экземпляр журнала «Немецкая девушка» со своей фотографией на обложке. Она не хотела ничего хранить.

«Достаточно того, что это находится здесь, – говорила она, касаясь виска. – Хотя и оттуда я бы хотела все стереть».

Тетя могла закрыть глаза и легко передвигаться по большой комнате с окнами, выходившими на улицу, не натыкаясь на мебель: комод, кровать, ночной столик, кресло-качалку, подставку для шляп и шалей. Внутренним взором она видела каждый сантиметр этого пространства, которое, как она когда-то думала, будет для нее лишь временным жильем. Но спальня молодой девушки теперь стала спальней пожилой женщины.

Не было ни одной фотографии на стенах или полках. Ни одной книги. Я думала, что ее комната будет вся увешана фотографиями из берлинского детства или портретами ее предков. Но мы очень разные. Я всю жизнь обклеиваю стены своей спальни фотографиями, а она избавляется от них.

Иногда мне вообще казалось, что у нее никогда не было детства, что Ханна на фотографиях из Берлина и на обложке журнала – это другая девочка, которая погибла во время переезда.