Наш последний эшелон - Роман Сенчин

– Тебя нужно обжечь хорошенько. По голой попе. И всё станет отлично. Вот так, мой дорогой. И больше никакие дожди тебя тогда не размочат.

Я прошу:

– Будь моей печкой.

Наталья морщит лицо:

– Много чести.

Я тихо и тяжко вздыхаю.

…Вижу залитое светом, бескрайних размеров пространство. Воздух звенит саранчой. Сухие травинки колышут легчайшие струи вчерашнего ветра.

Из-под старой, одиноко стоящей в степи, горбатой коренастой сосны бьет и бьет фонтанчик студеной водицы. Родничок омывает корни сосны, силы вселяют в нее. И дерево живо, его иглы упруги, остры. Тяжелые шишки висят… Под сенью этой сосны я всю свою жизнь отдыхаю…

Наталья, потрепав меня по колену, уходит. Я почти в забытьи. Я почти улетел, растворился, распался. Я почти превратился… Да, я почти там, под сосной. И не надо уже… Но тут я увидел Марину.

Вскочил и направился к ней.

Ах, разве возможно словами, тем более теми, в которых я существую, разве возможно о ней сказать всё. Разве можно ее описать?! Это музыка. Грустная музыка заблудившегося где-то поблизости счастья. Блуждает, блуждает, но меня не найдет… Марина, половина моя. Я знаю, что это ты, только ты. Как жаль, что ты про это не знаешь.

– Марина.

– А, здравствуй…

Приостановилась, ожидая, видимо, слов. Ведь я к ней подошел и должен, значит, что-то такое сказать. Что-нибудь. Что-нибудь нужно, если уж нам дана речь…

Уставшая, бледная. Печальны глаза. Ты такая еще мне милее, роднее еще.

– Марина.

– Ну, что ты? – сочувствующе вроде как произносит она.

Да, она знает, о чем я тоскую. По ком. И играет моею тоскою.

В суете этих тел, этих зачетных желаний я потерял все слова. Я просто хочу целовать ее бледные щеки, золотые обманные пряди, ее уставшие губы.

– Марина.

Мы сейчас кверху ногами от солнца. Мы раздавлены космосом. Мы рядом стоим в этом пединституте.

– Мне некогда, извини. – Она быстро пошла и слилась с пустотою других.

– Марина…

7

Я много прошел тупиковых путей в миражах разрисованных стен. И еще долго ходить, пока не откроется выход – общий предел. Луговые цветочки прошепчут: «Коне-ец». И наступит конец. Неприметная грань цепочки следов.

Облако, завязавшись в крутой узелок, польется звездами, утопая в вершинах засохшего неба.

…В заклеенность окон напрасно стучится мороз-мизантроп. И я в дверь напрасно стучу и звоню. Она в школе.

Еще все-таки утро. До дома мне не дойти. Я устал и продрог, и вообще не хочу ничего.

Сел на ступеньку. Прислонился к стене. Мне всё всё равно.

Столбик в термометре жизни дрожит в районе нуля.

Покой и мнимость свободы… Немного лекарства, излучина мягкой реки… Растрата невесомого веса…

А мягкие руки… Мне нужны сейчас мягкие руки. Любые, хоть руки реки. Теплые руки на теле… Кто-то рядом, кто-то готов подать тебе каплю лекарства. Лекарство любви. Пусть от него только хуже потом, но что еще мне поможет сейчас? Что еще спасет разум и душу? Только это. Любовь, которую и не назовешь таковою.

8

– Лен, наконец-то, – бубню я сквозь пелену дремоты.

Она наклонилась ко мне, присела, ища мой потухающий взор, погладила, поцеловала куда-то.

– Что с тобой? Что?.. Ты заболел?

– Я болею давно. Я так болею…

– Ладно, – испуг в ее голосе пропадает, появляется женская деловитость, – ладно, пойдем.

Она волочет меня в теплое чрево квартиры.

– Ну что ты? Ну что ты такой?! – Она, чуть не плача, меня обнимает. Ей досадно, что у нее такой парень.

Я как податливый стержень. Молчу.

Чай… Чай силы в меня возвращает. И ляпаю самый пошлый вопрос:

– Как в школе?

– Нормально! – Ей весело, что я оживаю. – Без двоек, – смеется, – но с тройками.

– А-а, тройки – это лучше пятерок. Троечник – потенциальный борец… Лен, знаешь, везде так дерьмово… Я сейчас побывал в институте…

Она гладит руку мою, сжимает своими. Но терпенья у нее не хватает. И она начинает сыпать вопросами:

– Тебе не надоело уже? Сколько можно так: все не так, все не этак. Ну что ты, а? Что? Ну ответь!

– Не могу я смеяться. – Ставлю чашку на столик. – Смех – это ложь. Вокруг действительно очень хреново. Замечать не хотят… И мороз.

…Тайна закутанных омутов сохраняется вечно. Бегущие ветры хотят ее отобрать и рассеять, но мы отбиваемся, сильнее ее укрываем. И ждем. А ветры куда-то уйдут, утомленные нашим упорством, и мы бросимся в омут, потеряв ощущение тайны и смысл борьбы.

Нет, это не призрак. Это не смысл и даже не тайна. Это насущность зимы. Противоядие холоду мертвых пустот. Просто тяга быть с кем-нибудь вместе. Физиология потных поверхностей тела. И что-то еще, без чего никак невозможно…

Всё ясно, понятно. Расписано, рассчитано, сказано. Всё изучено до последней микронной неяви. Психоанализ. Достаточно двух-трех сеансов… Но хочется маленькой тайны. Она будет вечно храниться в недрах холодных ветров…

– Лена, ты, наверное, самая лучшая в жизни моей. Я бы сказал тебе такие слова. Но, понимаешь… Эх, Лена, милая Лена!.. От тебя пахнет молодой весенней травой. Солнышко внутри твоих глаз. Но, понимаешь… Эх, Лена!..

9

И вечер. И тихий сумрак в окне. И шелест кассет. И бред – зловонность обыденной жизни.

В соседних отсеках квартиры поиск насущного смеха. Им нужен смех, чтобы с ума не сойти. И это само по себе так смешно!

Я трогаю трубку. Мне хочется голос Натальи услышать. Может, она мне что-нибудь доброе скажет. Или такое – такое, чтоб всё изменилось.

Но ей не до меня – она выполняет набор физических действий. Вечерний сеанс физзарядки. Она поднимает, опускает, опять поднимает гантели. Вдыхает, выдыхает и снова вдыхает.

Она готовится к терниям жизни. Ведь у нее пятый курс. Грань взрослости. И нужно вот-вот твердой поступью сквозь пресловутые стены…

Может, она унесет меня в лучшую землю. Обетованное небо без примеси тленья. Птички поют, не раздражая органов слуха. Мягкий покой кислородной подушки.

И там я усну.

Чтой-то сол-лны-ышко не све-е-етит,

Над гол-ло-овушкой – тум-ма-ан…

– Чего там орешь? – вопрошает из зала сестра, но я не стал отвечать.

Хочется дальше попеть, но дальше слов этой песни не знаю. А другие песни уже не поются… И никуда не хотел бы уйти. Мне здесь хорошо. Да, хорошо. Я упиваюсь своим тупиком. Я счастлив тоской. Всем, всем, что во мне происходит, меня окружает. Сжимает и трет.