Люди желтых плащей - Максим Марух

На дороге, метрах в ста впереди, творится сущий ад. Пулемётные снаряды, напоминающие длиннохвостые огненные кометы, с шипением вонзаются в дорожное полотно и взрывают его. Во все стороны летят куски асфальта и щебня. Но это ничто по сравнению с разлетающимися кусками изуродованных человеческих тел, когда снаряды попадают в «прокажённых». Вытянутые огненные всполохи с жужжанием отрывают от них руки и ноги, мозжат в кровавую кашу головы, в три-четыре удара перешибают напополам туловища. Ярко-алые фонтаны крови брызжут во все стороны, мощными струями бьют из открытых ран в местах отстреленных конечностей. Дорога, столбы, близстоящие машины – менее чем за минуту всё окрашено красным.

Уцелевшие «прокажённые» визжат и разбегаются в разные стороны, надеясь укрыться от неведомой угрозы, но удаётся не всем. Подвижная турель вертолёта настигает их на бегу, когда они перепрыгивают через машины, прячутся за деревьями. Огненный дождь подкашивает беглецов, словно порыв ураганного ветра, укладывая сразу по шесть-семь человек, укорачивая на голову или разрезая напополам.

Воздух переполнен звуками и запахами. Шум вертолётных лопастей и рвотное зловоние розового дождя, стрёкот пулемёта и аромат пороха, хлопки, когда снаряды попадают в дорогу или машину, и чавканье, с которым они настигают живую цель, смрад мяса и крови, свойственный скотобойне…

В этом огненно-кровавом мареве я тщетно пытаюсь найти брата. Но чем больше проникаюсь всем ужасом творящегося за окном, тем сильнее убеждаюсь, что живым мне его больше не увидеть. Только не там. Там никому не выжить. Там лишь смерть.

От переполняющих чувств я забываю, что сам нахожусь в эпицентре смертельного вихря. И вспоминаю об этом лишь когда первые пули пробивают капот «Хаммера».

14:35

КЛОМ-П!

КЛОМ-П!

КЛОМ-П!

В капоте появляются, один за другим, глубокие кратеры с рваными краями. Машина вздёргивает под ударами невероятной силы, хлопает пробитый двигатель, разорванные патрубки охлаждающей системы с шипением выпускают наружу пар. Снаряды прошивают «Хаммер» насквозь, взрывают правое переднее колесо. Кузов накреняет набок.

Ещё метр, и смертоносный град ворвётся в салон. Сзади слышится протяжный девчачий визг, на водительском сиденье Арт двумя руками давит на клаксон в надежде, что пилоты заметят живых пассажиров.

Но вокруг так шумно, что сигнал плохо слышен даже из салона, что уж говорить о пилотах. Всё равно, что пытаться петь перед многотысячной аудиторией без микрофона. Тогда Арт меняет тактику и принимается моргать фарами, но только зря дёргает ручки – аккумулятор разбит.

Первая удар снаряда проминает крышу с задней стороны. За ним следуют второй и третий – на кожаном потолке «Хаммера» вспухают овальные бугры.

Однако что-то не так… В буграх нет отверстий, в салоне нет пуль. Тогда я понимаю, что это не снаряды, а следы человеческих ног.

14:37

Сквозь тонированное окошко люка я вижу того, кто запрыгнул к нам на крышу. Это Женя. Он стоит там, голый по пояс, и раскручивает над головой промокший от дождя свитер. Обнажённый торс цвета рассольного сыра обтекают розовые струи, длинные мокрые волосы обрамляют лоб рваными фестонами. Он что-то кричит, это видно по движению губ и натянутым сухожилиям на шее. Слов не разобрать, но это неважно – как и мы, пилоты вертолёта тоже не слышат. Главное, чтобы они увидели человека, способного говорить – «прокажённые» речью не владеют.

И они видят. Через несколько секунд обстрел «Хаммера» прекращается. Турель отводят в сторону, вертолёт зависает в воздухе огромной чёрно-серой птицей, почти неподвижно, как бы раздумывая…

Во мне зажигается глупая надежда. Я почти готов открыть люк и выскочить на крышу к брату, уверенный, что вот сейчас нам спустят спасательную лестницу. Моё настроение разделяют остальные пассажиры «Хаммера». Вижу ожившее лицо Арта. Сзади слышится нервный смех Евы. Витос облегчённо выдыхает, тихо матерясь.

Эта надежда, глупая и наивная, как все несбыточные надежды, тает на глазах, когда вертолёт даёт крен влево и снова включает пулемёт. В течении следующих пяти минут МИ-28, разворачивая нос то влево, то вправо, методично добивает почти разбежавшееся стадо. Жёлтые световые лучи мелькают в окнах, сбивая с ног самых нерасторопных – слишком молодых или слишком старых и истощённых, неспособных бежать быстро.

Наконец, пулемётная глотка смолкает, и вертолёт снова застывает неподвижно, словно в последний раз прикидывая в уме то и это («ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, забери нас отсюда!»). Потом набирает высоту и, задрав хвост, устремляется вдоль Таганрогского шоссе. Спустя минуту мы погружаемся в звенящую тишину, нарушаемую едва слышной капелью поредевшего дождя.

С гулким грохотом, заставившим всех подпрыгнуть от неожиданности, Женя без чувств падает на крышу.

14:50

Дождь почти закончился, мелкие капли ещё срываются с неба, но они незаразны – по крайней мере, на вид и на запах. Вокруг царит в буквальном смысле мёртвая тишина. Столько мертвецов зараз мне не приходилось видеть даже в самых кровавых голливудских фильмах. Повсюду изуродованные тела и части тел, по асфальту, точно ёлочные игрушки, разбросаны внутренности. Дорога скользкая от крови, слизи, мочи и прочих выделений человеческого тела, испражняемых при столь инвазивных способах убийства. Когда я выхожу из машины, под ногами что-то хрустит – опустив глаза, понимаю, что это чьи-то зубы, вылетевшие из простреленной челюсти. К горлу подступает тошнота.

Я не один такой. Ева и Саша исторгают содержимое желудков чуть в стороне, лица Воронюков принимают зеленоватый оттенок. Михась беспрестанно морщится, словно ему под нос подсунули потный кроссовок. И неудивительно, запах стоит тот ещё. Сногсшибательная смесь мяса, крови и миазмов, приправленная рвотным амбре розового дождя.

Справившись с первым потрясением, замечаю движение тут и там – многие из «прокажённых» ещё живы, но смертельно ранены.

– Вы двое, – подавив спазм в горле, обращаюсь к Воронюкам, – займитесь недобитками, ладно? Только не шумите.

Витос кивает и вытаскивает из багажника арбалет «Мангуст». Через минуту они с Артёмом методично гвоздят «прокажённых»: один стреляет в голову, второй вытаскивает стрелы.

Мы с Михасем аккуратно спускаем с крыши бесчувственное тело Жени, укладываем на заднее сиденье «Хаммера». Выглядит брат погано. Кожа какого-то пепельного оттенка и словно истончилось – изнутри просвечивает венозный рисунок. Губы синюшные, на бледных щеках нездоровый румянец, а тёмные круги вокруг глаз придают сходство с умирающей пандой. Но больше всего меня тревожит его дыхание. С недавних пор всегда учащённое, теперь оно снова замедлилось. Проверяю пульс – брадикардия, даже по меркам обычного человека. Для «необычного» же это значит…

– Он умирает, – неожиданно для себя произношу вслух.

В салон просовывается Михась, несколько секунд напряжённо размышляет.